— Это моя! — запинался он. — Это моей любовью они занимаются! Я хочу увидеть, на что это похоже — счастье!

— Как можно заниматься любовью на пути ста пятидесяти трех танковых дивизий? — удивился Бебдерн.

— Пятидесяти двух.

— Как пятидесяти двух?

— Ста пятидесяти двух танковых дивизий, — сказал последний из Комнинов. — Ни одной больше у них нет.

— Как нет? — разъярился Бебдерн. — А та, что они уже два дня держат в Карпатах? Вы что, газет не читаете?

— Сто пятьдесят две, — упорствовал Вилли. — Когда вы перестанете сеять панику?

— Это лучше, чем зарывать, как страус, голову в песок в атмосфере псевдобезопасности! — взвился Бебдерн. — Говорю вам: сто пятьдесят три дивизии вместе с той, что они держат в Карпатах!

— Сто пятьдесят две, — сказал Вилли мрачно.

— Сто пятьдесят три!

— Сто пятьдесят две!

Тут дело чуть было не дошло до драки, поскольку каждый хотел доказать другому, что он в курсе грозившей им опасности, но, к счастью, Бебдерн вспомнил, что они здесь не затем, чтобы узнать правду, а, напротив, чтобы бежать от нее, забыть про нее, решительно отвергнуть ее; их задача — отбиваться тортами с кремом от всей чудовищной глупости серьезного. Поэтому он столковался с Вилли на ста пятидесяти двух, бросив карпатскую дивизию на произвол судьбы. — У меня идея, — сказал Вилли. — Нужно просто взобраться на холм напротив, и тогда не придется переходить через ручей. Этот холм выше того, что на том берегу, может, мы что-нибудь и увидим.

Вконец изможденные, они добрались до вершины холма, над каскадом, до места, прозванного Прыжком Пастуха, но им по-прежнему не было ничего видно: лишь деревья да несколько камней рухнувшей стены, никаких следов любви.

— Я заберусь на дерево, — решил Вилли. — Помогите мне.

— Правильно, — сказал Бебдерн. — Попытайтесь увидеть. Любовь должна быть где-то на горизонте.

Он встал на колени перед деревом, и Вилли вскарабкался ему на спину; ну вот, подумал Бебдерн с мрачным удовлетворением, на четвереньках, во фраке, под деревом, с другим мужчиной во фраке, стоящим у тебя на спине на вершине холма, вот последняя позиция старого интеллектуала-марксиста, вот куда вас приводит целая жизнь человека левых взглядов. Им пришлось трижды начинать все сначала, но в конце концов Вилли удалось зацепиться, и он очутился на дереве, и Бебдерн, стоя на земле, поднял к нему встревоженное лицо, тогда как Вилли тщетно искал на горизонте знамение любви.

— Вы что-нибудь видите? — шептал с тоской Бебдерн.

Вилли стал карабкаться дальше по послушным ветвям, тогда как Бебдерн подбадривал его, читая ему стихи Омара Хайяма. Подняв глаза, Вилли внезапно заметил что-то, принятое им сначала за воробьиное пугало. Но он почти тут же разглядел притаившегося в ветвях человека; прильнув глазами к биноклю, он, казалось, полностью растворился в созерцании.

— Эй вы, что вы тут делаете? — завопил Вилли.

Индивидуум выказал ему совершеннейшее презрение и даже не шевельнулся. Вилли прыгнул к нему, как Тарзан, ухватился за его ногу, потерял равновесие, но не разжал рук, и они вдвоем сквозь ветви с грохотом рухнули на голову Бебдерну, который принялся вопить. Когда они выбрались из свалки, то обнаружили, что субъект, склонный к созерцанию, находится рядом с ними. Он был весьма элегантно одет, и, казалось, падение не отразилось на его внешнем облике. Похоже, он принадлежал к тем редким привилегированным особям, которые сохраняют безупречный вид в любых обстоятельствах — при чуме, расизме, уничтожении целого города, построении социализма с нуля или крестового похода за мир, — было хорошо видно, что он привык к падениям.