— Дайте и мне одну, — попросил Вилли.

Какое-то время они наслаждались и сожгли так весь коробок, а официант все бродил вокруг них с круглыми глазами и не решался взять заказ. Затем кюре встал, сунул Вилли в карман новый коробок и в тоске потащился на улицу — ни тебе отца, ни матери, — а завтра он, вероятно, вернется в свою контору или продолжит продавать то, что продавал прежде, Вилли проводил его благодарным взглядом: мир был полон чудесных друзей, нежных и братских соучастников, которым ничего больше и не надо, лишь бы только бок о бок с вами защищать достоинство. У реальности было много врагов, и достаточно им встретиться, сгруппироваться, чтобы построить лучший и полностью сымпровизированный мир. Он вспомнил Сопрано, и ему сделалось совестно: посмеялись и будет, подумал он, поднимаясь. На сей раз нужно быть серьезным. Он достал банкноты из кармана, нарочито зажал их в руке и вновь принялся искать. На сей раз нужно быть серьезным, быть, что называется, реалистом. Он пересек площадь Массена и вышел к границам старого города. Здесь, несмотря на мелькавшие изредка маски и маскарадные костюмы, несмотря на раздававшееся время от времени мяуканье бумажных труб и протянувшиеся кое-где по земле шлейфы конфетти, Ницца продолжала свою обычную ночную жизнь: шоферы автовокзала в своих белых фуражках; цветочницы, которые проводили ночь за оформлением витрин и пахли мимозой; несколько гидов, уставших от английского из-за того, что слишком много на нем говорили, и теперь наверстывавшие упущенное на провансальском диалекте, — так мы стараемся отдышаться; официанты и служащие казино и кафе, зажав под мышкой снятые крахмальные воротнички, заглатывали завтрак, прежде чем отправиться спать; одна-две целующиеся парочки, которые оказались тут случайно, потому что им всюду было хорошо; несколько молодых людей из старого города, входивших в ту добрую сотню статистов, которых оплачивал Праздничный комитет, чтобы они создавали веселье на улицах: измученные, они пили кофе, прежде чем отправиться по домам, — их намалеванные углем усы наполовину стерлись, а под мышкой они держали свернутые в ком маскарадные костюмы. Вилли побывал еще в парочке кафе, нарочито вываливая на стойку деньги, но никто не клевал. Лишь ближе к двум часам ночи, когда он выходил из одного бистро на площади Гримальди, ему показалось, что за ним кто-то идет. У него учащенно забилось сердце, и на миг он испытал радостное предвкушение, как в детстве. Он быстро обернулся и увидел два неясных силуэта, которые тут же остановились. Он выбрал первую попавшуюся пустынную улочку и углубился в старый город. Тот спал; карнавал его не коснулся. Несколько следов конфетти у дверей. Вилли по-прежнему слышал позади себя шаги, но не решался обернуться. Ему было довольно того, что он ощущал свое сердце, которому было страшно, и шагал среди этой нереальной декорации из луны, ночи и итальянских фасадов, которую, казалось, подготовили к смерти Пьеро или триумфу Арлекина. Он улыбался, как всегда, когда ему было страшно. Он был в меру навеселе, как раз настолько, чтобы не поддаться наваждению ребячества — тому слабому и постыдному ощущению детскости, которое реальное умеет внушить тем, кого хочет сохранить. Шаги приблизились, и Вилли колебался между страхом и заклинанием, желанием бежать и желанием играть. Главное было не дать себя сразу убить или оглушить — успеть предложить им сделку. Все, что было при нем, — как аванс, а остальное — семьсот тысяч франков, — когда они освободят его от соперника. Он теперь был на краю старого города, перед портиком, сквозь который — как чудесная декорация к «Плутням Скапена» — виднелось море и лунный свет, позади пустых лотков рыбного рынка, и с наслаждением вдыхал воздух: если ему суждено умереть здесь, это действительно явится апофеозом, он заранее смаковал идею испустить дух среди этого резкого запаха макрели. Он остановился, и почти в тот же миг его догнали двое мужчин.