Однако в последнее время что-то изменилось. Настя чувствовала невнятное давление, которое все усиливалось. Мама явно хотела, чтоб она вернулась, но никак не могла объяснить зачем.

Вчерашний разговор окончательно выбил Настю из колеи. Заново повторялась беседа, случившаяся сразу после ее отъезда, – но теперь в каком-то истерическом варианте. Мама не хотела слушать, не хотела слышать, не хотела ничего объяснять. Настя снова и снова пыталась выяснить, что же плохого в том, что она уехала из города. Учеба? Она взяла академический отпуск. Работа? Для этого ей нужен только Интернет и ноутбук, с работой все в порядке, да и с деньгами тоже. Тут Настя по детской привычке зажмурилась, чтоб мама не увидела по глазам, что она врет. Ну, почти врет. Не голодает же она… Опасности? Даже не смешно сравнивать маленький курортный поселок на тропическом острове с Новосибирском; возвращаться ранним зимним вечером из института было куда опаснее, чем шататься за полночь по ведущим к гостинице закоулкам.

Может, мама просто соскучилась? Да нет же: пару дней назад они созванивались по скайпу, и мама отключилась через десять минут, потому что накануне купила новый роман Кинга и отложила его на самом интересном месте… То есть все было как обычно. Она не заболела, не поссорилась с подругой или поклонником, никаких неприятностей на работе – Настя спрашивала уже наугад, пытаясь понять, что же случилось. Нет, помощь не нужна – все у нее хорошо, просто Настя должна вернуться домой. Должна, и все. Пытаясь понять, в чем же дело, Настя как будто билась головой об обитую ватой стену, а в трубке все чаще звучало – «все», «ненормально», «положено». Настя попыталась зайти с другого конца и снова объяснить, что от ее возвращения лучше никому не станет, а вот хуже – да, ей будет плохо, если она сейчас вернется домой, она не хочет, в этом нет никакого смысла. Простая логика. Иногда это срабатывало – а иногда нет, и тогда Настя чувствовала себя так, будто завязла в сюрреалистичном сне и никак не может проснуться.

На этот раз не сработало. От длинной тирады пересохло во рту. Настя, уже успевшая дойти от пляжа до кафешки и попросить жестами бутылку воды, едва не захлебнулась, услышав, что она просто малолетняя дрянь, возомнившая о себе черт знает что. Едва сумела сдержать горький смешок: ну конечно, теперь желание рвануть в дом, милый дом, должно проснуться как по волшебству. Ведь именно об этом мечтает каждый нормальный человек – чтоб его называли дрянью и указывали, где его место.

И когда Настя, растерянная и рассерженная, уже собиралась нажать на отбой, мама выдала последнюю новость, после которой оставалось только тихо сползти на ступеньки веранды и схватиться за голову.

* * *

С маминой сестрой Еленой нельзя было договориться, ее нельзя было упросить, объяснить, убедить в чем-то. В детстве Настя боялась ее до одури, да и сейчас общение с теткой вызывало у нее паралич. Это было стихийное бедствие, неумолимая сила, от которой невозможно укрыться. Елену интересовали лишь правила и приличия. Она могла говорить лишь о том, насколько хорошо ведут себя люди вокруг, и порицать тех, кто вел себя плохо. Она ругала Настю – постоянно, без перерыва. Ее любимым словом было «нельзя». Нельзя не доесть то, что лежит на тарелке, проваляться лишние пять минут в кровати, встать из-за стола, не доделав уроки, нельзя горбиться или размахивать руками. Маму Елена тоже все время ругала, но та почему-то снова и снова звала ее в гости. Настя спрашивала зачем, и мама отвечала – так положено, нехорошо поступать иначе… Кажется, именно тогда Настя возненавидела слово «положено». И как же она злилась на маму и как жалела о том, что ей почему-то приходится разговаривать с тетей Еленой. Ведь она уже взрослая. Могла бы просто спрятаться под столом.