– Нэт брат, нэт и кошка, беры его сэбэ! А за это давай поехат с мой малэнки-малэнки сэмья – жэна, мать жэна, три сэстра и семеро детей – в наш шиул и рассказать всем о последний час бэдный ЭрТар?! Слюшай, дарагой гост будэш – в любом дом плакай гор’ка, скваш тэбэ наливай, булка с маком корми!

    – Балшой-балшой? – скептически уточнил Джай, наконец сообразив, что его смущает в горце.

    – Самый-самый! – заверил тот. – Э-э-э-э… что ты так на мэна смотри?

    – От тебя тиной пахнет, – ледяным тоном отчеканил обережник. – Ку-у-уда?! А ну, стоять! Стой, «сорока» паршивая, не то стрелять буду!

    Слова у Джая обычно не расходились с делом, тем более что обычно после них преступники решали, что терять уже нечего, и начинали сами палить почем зря. Поэтому так и не поднятый мыслестрел целиком лег на совесть Тишша, который, увидев, что обожаемый хозяин снова куда-то драпает, с душераздирающим мявом кинулся вдогонку.

    Обережника сдернуло с места, как двуколку за подхлестнутым ящерком. Поводок врезался в запястье, затянувшись на нем мертвым узлом и окончательно лишив возможности воспользоваться висящим на той же руке мыслестрелом.

    Честно говоря, у Джая не было ни малейшего желания преследовать дурноватого горца: тот мчался, как ошпаренный козел, только что не отталкиваясь ногами от стен в особо узких проулках, а самое большее, что ему грозило, – штраф в два серебряных браслета или месяц исправительных работ по очистке сточных канав. Убедившись, что поводок ему не распутать, парень попытался затормозить пятками, опрокинулся на бок и позорно поволокся за кошаком. Тот убавил прыти, но остановиться и не подумал. Обережник браво пробороздил лужу, честно поделил между двумя крысами кучку картофельных очистков, скользнул по чему-то мягкому и охотно размазавшемуся, после чего, окончательно озверев, подтянулся на поводке и наконец содрал его с руки.

    Кошак радостно поддал жару. Обережник неуклюже вскочил, тряся ноющей рукой и озираясь. Мягкое и липкое оказалось всего лишь гнилым овощем, в такой тьме малопригодным для опознания: на площади в ночь Вознесения Невесты «божьи рожки» не горели. Это отпугивало любопытных лучше приказов, угроз и обережи, ибо означало, что на брачное ложе будет восходить не только Светлый (которому и так свечку держать не надо), но и Темный (предпочитающий вершить свои дела во мраке), связываться с которым не хотелось никому. Вдобавок горца угораздило выскочить на площадь как раз возле стены святилища, где народ и в ясный-то день не шибко толпился.

    Джай уже навострился дать задний, и весьма быстрый ход, но напоследок глянул на свою несостоявшуюся добычу и окончательно убедился, что горцы безнадежно больные на голову, зато очень даже здоровые на все остальное. Потому что этот засранец на бегу выхватил кинжал, подпрыгнул, глубоко вонзил лезвие в забор, подтянулся, одновременно изворачиваясь всем телом, что тот корлисс, забросил ноги на край стены, потом навалился на него животом, выдернул клинок, нагло подмигнул обережнику и соскользнул во двор святилища. Только ветки по ту сторону забора затрещали. Кошак сиганул следом, без труда взяв высоту в два человеческих роста.

    У парня потемнело в глазах от такого святотатства. Не то чтобы он был особо ревностным иггрианцем – ну, жертвовал на храм положенный семерик заработка, честно выстаивал на выходных и праздничных службах, несколько раз покупал ирны, но на этом его общение с Двуединым и заканчивалось. Чем таким таинственным и запретным занимаются дхэры в своем обиталище (в народе, кстати, метко именуемом гадюшником), его совершенно не волновало.

    Зато однажды ему с напарником поручили унести от этих ворот труп вора, сдуру сунувшегося в святилище.