— Это совсем другое дело. Я была расстроена, и вы утешили меня.

— У меня нет большого опыта в утешении дам, — признался Рамон, и это действительно было так. — Однако сомневаюсь, чтобы утешитель и страдающая женщина всегда испытывали такие чувства! — Он ласково улыбнулся ей. — Ничего не бойтесь, Нэнси. В этом нет ничего страшного. — Рамон легко и нежно подхватил ее на руки и понес в спальню.

Нэнси уткнулась лицом в его шею и почувствовала, как постепенно ее покидает ощущение собственной неполноценности и стеснительности. Она так страстно желала его, что в душе не осталось места другим чувствам. Он сбросил пиджак. Спальню освещала только одна лампа. Рамон подошел к окну. Его рубашка с кружевами была расстегнута до пояса, обнажая могучую грудь, поросшую темными вьющимися волосами.

Он потянул шнур, тяжелые белые шторы раздвинулись, и в комнату заглянула луна вместе со множеством звезд и городских огней. Рамон не хотел заниматься любовью в темноте. Ему надо было видеть ее глаза и убедиться, что она наконец не испытывает страха.

Он не спеша подошел к ней, и сердце Нэнси учащенно забилось. Он медленно спустил с ее плеч узкие бретельки вечернего платья, и золотистый материал, соскользнув с груди и бедер, бесшумно упал на пол. Едва сдерживаясь, Рамон старался своим мягким, нежным обращением успокоить ее, подобно тому, как наездник осторожно приближается к испуганной лошади.

Его рука скользнула по ее ноге, коснулась бедер и обхватила грудь. Нэнси вздрогнула, однако на этот раз вместо обычного отвращения ощутила блаженство. Он целовал ее шею легкими, как перышко, поцелуями. Она глубоко зарылась пальцами в его волосы, изнемогая от желания, и, раскрыв губы, прижалась к его губам.

— Люби меня, — прошептала она.

Он улыбнулся, продолжая ласкать руками ее высокую округлую грудь.

— Я буду любить тебя, Нэнси. Я уже люблю тебя.

— О Боже, — застонала она и, изогнувшись, прижалась к нему всем телом.

Теперь его поцелуи стали более жгучими, язык касался ее языка, руки скользнули вниз — туда, где она ждала их с нетерпением.

С каждым мгновением, пока он не спеша раздевался, ее страсть разгоралась все сильнее. В лунном свете его мускулистое тело казалось отлитым из бронзы. Нэнси учащенно дышала. Она никогда не предполагала, что мужское тело может быть таким красивым.

— Ну же! — воскликнула она с нетерпением.

Рамон тихо рассмеялся:

— А я думал, что тебе не нравятся прикосновения.

— Не нравились раньше, но не теперь.

Он опять ласкал ее тело руками и губами, затем прижал к себе и вошел в нее, почувствовав, как она с готовностью приняла его. Волна блаженства поднималась в ней все выше и выше. Они одновременно достигли экстаза, слившись воедино. До нее донеслись ее собственные стоны, лицо стало мокрым от слез. Он осушал их губами, дрожал и шептал слова любви, которых раньше никогда не произносил. Рамон еще долго не отпускал ее. Потом они молча лежали с закрытыми глазами, обняв друг друга. Приподнявшись, он благодарно поцеловал ее в лоб.

— Теперь все изменится, Нэнси. И для тебя, и для меня.

— Сомневаюсь. — Больше ей нечего было сказать. Она не хотела расспрашивать его ни о княгине Марьинской, ни о леди Линдердаун, ни о других женщинах, с которыми он часто встречался. Она не ревновала его, понимая, насколько ненадежны их отношения.

Наконец Рамон разомкнул объятия, встал и прошел нагишом в другой конец комнаты. Вернувшись, он принес ведерко со льдом и бутылку шампанского «Дом Периньон». Наливая вино, он обрызгал ее грудь и стал слизывать сладкие капли.