откуда эта мысль о колдовстве?.. от самой этой мысли ей делается страшно…

а он ждет, она чувствует, с каким нетерпением он ждет…

она принимается вынимать иголки, то и дело укалывается, торопится… чувствует — одна впивается ей в руку…

она вытягивает, выковыривает иголку из ладони, а на постель капает кровь… и рука в крови… и страшно от мысли, что иголка уходит внутрь, что она попадет в вену, потом в сердце…

и чувствует: холодная иголка крадется уж где-то внутри… в плече, в груди, в шее…

она трясет рукой, горло колет, а кровь бордово расплывается по простыне…

она пытается откашляться, но колет еще пуще… и вздохнуть нельзя… от этих уколов она корчится, задыхается, и чувство такое, точно горло засыпано горячим песком…

кто ж это колдует? — в ужасе думает она…

кто ж это колдует?..

И снилось,

тягучее, точно в лодке, подхваченной тихим течением, баюкающе:

дивным утром он идет по берегу к морю… утопая по щиколотку… в бархатном песке…

дивным утром шум моря слышен издалека… укачивающий шум… и щедро светит солнце…

теплое солнце… теплый песок… рядом море… сейчас он плеснет на лицо прохладную соленую воду…

в руке у него ведро, или кувшин, или кастрюля… и он идет, идет, утопая все глубже в песке… баюкающем песке… бархатном песке…

море рядом, море совсем рядом… вот она, близко, рукой подать… но песок обволакивает…

баюкающий песок… теплый, теплый песок…

остается чуть-чуть, но песок не пускает…

только шаг сделать, но песок окутал ноги…

перегнувшись, он хотел дотянуться до воды, зачерпнуть пригоршню, но на руке — песок, легкий золотистый песок…

посередине моря, как парус одинокого судна, — светлое

Очертание… все пытаясь освободиться, он вглядывается в него до рези… это голый верблюд, величаво изогнув губастую голову, голову с коричневым птичьим хохолком, весь светящийся и окутанный влажным облаком… это голый верблюд…

это голый, — узнает он.

это голый, — радостно смеется он во сне…

о. машет рукой, он зовет его, он хочет к нему приблизиться, побежать…

он уж по пояс в песке… а верблюд — верблюд делается все призрачней, все бесцветней, и вот уже контуры его тают, остается один лишь влажный след. в том месте, где он шествовал только что…

и море отодвинулось… туманная синяя полоска на горизонте, и впереди песок… песок… песок…

вот полоска подернулась дымкой, вот совсем исчезла… солнце печет невыносимо, и освободиться хочется…

он принимается вычерпывать песок вокруг себя ведром… черпнет — и заглянет внутрь: песок… черпнет снова: и снова один песок…

и жарко, и душно, песок во рту… и он черпает снова и снова, и только глубже уходит в песок…

Одному лишь ничего не снилось.

Ибо когда среди посветлевшей на востоке мути, над стеной поднявшейся до неба пыли обрисовался неясный розовый кружок, Он был уже мертв, Он не дождался росы. Он уже стал падалью, тленом, трупиком. Он лежал, согнувшись скобкой, и ветер нанес с одной стороны горку песку, спрятал треугольную голову, засыпал искривленный хвост, так что сделался виден лишь один серповидный барханчик, могилка в форме полумесяца, полукруглый холмик, который скоро сровняется и исчезнет, как все исчезает в пустыне.

ЧАСТЬ III

Глава 18

Проснулся Миша Тишков, техник шестого разряда третьей экспедиции треста «Аэрогеология», и подумал: пришел ветер…

И шофер Николай Сергеевич, по автобазовской кличке Коля-Сережа, просёк, едва очухавшись: пришел ветер, видать, из пустыни…

И Володя Салтыков, в прошлом заместитель и муж, теперь простой геолог.