Изменения идут только во вред. Бессрочники и без того ни в чем не нуждаются. Нас презирают, но и власть не приносит любви. Добиться права на раннюю смерть? Но мы привыкли сознавать, что будем жить дольше других. Способность оплодотворять самок не вернет нам никто… У нас нет детей, ради которых стоило бы что-то менять…
– Почему же ты пошел с нами?
Сейна замешкалась с ответом. Наконец проговорила, явно озадаченная сама:
– Нельзя менять внутри. Но можно уйти вовне. Потому бессрочники всегда готовы к предательству. Потому их боятся, берегут и ненавидят.
В отсветах костра Ливьен явственно разглядела на лице Рамбая презрительно-брезгливое выражение. Да уж. Ту еще тварь подыскали они себе в помощники и союзники… Хотя, можно ли требовать верности от того, кого без его согласия превратили в изгоя. Пусть даже и «привилегированного»?.. Опять все тот же вопрос: можно ли оправдать предательство?..
Тут Сейна, помедлив пару секунд, продолжила:
– И еще Лабастьер добавил от себя, что пока он жив, Дент-Байану можно доверять без опаски.
Привязанность махаона к думателю была не совсем понятна Ливьен, но, по-видимому, тут нет никакого подвоха, ведь для Лабастьера сознание Дент-Байана – открытая книга.
– Спроси его, что он показывал Лабастьеру, когда они встретились впервые, – продолжил Рамбай. Сейна недоуменно приподняла брови:
– Не поняла…
– Лабастьер рассказал, что видел что-то непонятное…
Сейна кивнула, видно, вспомнив то, о чем говорит Рамбай, и наклонилась к думателю. Затем ответила:
– Дент-Байан говорит, что Лабастьер видел свою боль и то, как он снимал ее. Он говорит, что тогда еще не знал слов и мысленных символов Лабастьера, поэтому мог общаться с ним только на уровне зрительных образов. То, что видел Лабастьер, помогло Дент-Байану быстрее справиться с его болевым шоком.
Передав ответ, Сейна вновь склонилась над своим чадом, после чего выпрямилась и понимающе кивнула махаону.
– Что спросила Сейна? – подозрительно прищурился Рамбай.
– Тебе будет неинтересно.
– Что спросила Сейна?! – настойчиво повторил тот. В его голосе послышалась угроза.
– Рамбай, – Сейна устало провела рукой по лицу, – мы разговариваем с ним по нескольку раз в день. Ты ведь не сможешь контролировать нас все время. Сейчас я спросила, не бессрочники ли пишут «Книгу стабильности».
Рамбай расслабился и удовлетворенно кивнул. И спросил – скорее для порядка, нежели интересуясь всерьез:
– Что он ответил?
– Что бессрочники – самые образованные и самые талантливые из махаон. Но считается, что они не могут быть истинными выразителями духа. Потому они никогда не выступают авторами «Книги». Он считает это несправедливым. Он считает, что мудрость бессрочников пропадает зря.
Эта часть разговора коснулась профессиональных интересов Ливьен, и она прислушалась еще внимательнее. Сейна, вновь обратившись к Лабастьеру, продолжила:
– Бессрочники любят сочинять стихи, но записывать их им запрещено. Считается, что их творчество может только растлить умы других махаон. Потому бессрочники обмениваются своими творениями только друг с другом, мысленно. Дент-Байан привел Лабастьеру одно свое стихотворение, но тот не может передать его форму. Только содержание. Примерно так: «Ты никогда не один. Одиночество – счастье…»
«Да, – отметила про себя Ливьен, – даже одна эта строчка показывает, насколько идеалы бессрочников разнятся с идеалами тех, кто писал «Книгу». И в то же время есть между ними какая-то неуловимая связь… Есть что-то общее… Возможно – поистине философская лаконичность тех и других?
Рамбай же тем временем явно потерял интерес к разговору. |