|
Чувствует, что он ее неспроста желает, и рассказывает, измывается. Об интерьере, как продолжении внутреннего мира доходного посетителя, о высокой музыке, очищающей проголодавшуюся душу, о поэзии, как мере человека, и о прочих глупостях. У Вовика душа чернеет от ненависти, но он слушает, слушает... Что-то помимо воли понимает, что-то входит в его душу...
– И становится другим, и она, видя перемену, поощряет его, – вспомнила Марья Ивановна одухотворенное лицо Эгисиани. – Ну-ну, поощряет своим телом... Опять тебя заносит. Дудки все это нематериалистические! Он, вне всякого сомнения, остается прежним – волка траву есть не заставишь. – А ночь в ресторане с Кристиной и мясом по-чухонски? – Эту незабываемую ночь и свое чудесное перерождение он придумал, – убийственно усмехнулся Евгений Александрович. – Придумал, чтобы тебя на шкуру медведя затащить, и на ней поиметь под пристальным наблюдением своего пузатого друга. Наблюдением в глазок. Не-е-т, все у них было по-другому. Сколько он ее знал? – Около года. – Так посчитай, сколько он заплатил этому азербайджанцу? Тридцать пять тысяч долларов! Даже для владельца большого ресторана – это огромные деньги. – Ты хочешь сказать, что он убил ее из-за денег? Понял, что не добьется взаимности, и убил, чтобы не платить? – Да, я это хочу сказать. Но в принципе я высказал гипотезу. – Фантастическая гипотезу, – голос Марья Ивановна звучал неуверенно. – Может быть. И в ней ничего не говорится, почему и кто на тебя наехал... Если мы не решим этот вопрос, то с места не сдвинемся. – Ты еще забыл об арбалете, который принесла в ресторан Кристина. – Не забыл... Этот факт как раз подтверждает то, что Эгисиани не имеет никакого отношения к ее смерти. Естественно, прямого отношения. – Почему это? – Потому что мне кажется, что арбалет, принесенный Кристиной и арбалет, из которого в меня выстрелили, происходят из одного и того же стада арбалетов. Стада, которое пасется в окрестностях дачного дома Святослава Валентиновича. – Может, ты и прав... Евгений Александрович посмотрел на Марью Ивановну. Она выглядела утомленной. – Ладно, давай спать, утро вечера мудренее, – сказал он, осторожно поднимаясь с дивана. – Я буду спать здесь, а ты иди к себе. Эти слова дались ему нелегко. Спать без Марьи Ивановны, пусть отвернувшейся, он не мог. – Хорошо, – пожала плечами Марья Ивановна, решившая вести себя как примерная школьница. – Но ведь утром мы проснемся вместе? – Посмотрим, – буркнул Смирнов и поковылял в ванную чистить зубы. В полтретьего ночи они столкнулись в коридоре, соединявшем спальню с гостиной.
14. Боль и ненависть
Утром было решено, что Евгений Александрович найдет ресторан с невидимыми стихами на стенах и неслышимой музыкой в столешницах и поедет туда, а Марья Ивановна побродит с сачком для арбалетов в окрестностях дачного дома Святослава Валентиновича. Первым ушел Смирнов. Минут через пять после того, как за ним закрылась дверь, Марья Ивановна позвонила Эгисиани. – Не звони мне никогда, – ответил тот голосом, полным боли и неприятия. – То, что ты ищешь, далеко от меня. И еще... – Что еще? Говори! – Брось ты это расследование... Ты даже и не представляешь, что лежит на дне этой банки с тараканами... – Ты врал насчет Кристины? – не слушала Марья Ивановна. – Да. – Ты поспорил на меня? С тем пузатым азербайджанцем? – Да. |
