Сдвинув брови так, что между ними пролегла глубокая морщина, он задумчиво смотрел в рюмку с портвейном.

Он считался одним из самых знатных и богатых женихов английского высшего света, и неудивительно, что немалое количество женщин были готовы, говоря словами капитана Коллингтона, броситься к нему в объятия, стоило ему только на них взглянуть. Беда заключалась в том, что всем уже было известно, насколько маркиз разборчив.

После окончания войны он большую часть времени проводил в Лондоне и стал героем нескольких любовных похождений. О них, естественно, было немало разговоров в том узком кругу, в котором он вращался. Однако открытых скандалов не было: либо маркиз вел себя чрезвычайно осторожно, либо дамы, интерес к которым он проявлял, имели весьма снисходительных супругов.

Как это было принято, маркиз имел на содержании любовницу, которую поселил в отдельном особнячке, видели его и в ночных заведениях с наиболее высокой репутацией.

И в то же время в нем всегда ощущалась некая сдержанность или, правильнее было бы сказать, отстраненность, из-за которой женщинам любого класса начинало казаться, что они недостаточно хороши для него.

Среди актрис кордебалета, которые были настолько привлекательны, что пользовались немалым успехом у щеголей и денди Сент-Джеймса, маркиза за глаза прозвали «Его Высокомерием». Но что характерно — никто из друзей маркиза Рэкстона не отважился сообщить ему о том, какое он получил прозвище.

Глядя на своего друга, отделенного от него крышкой стола, капитан Коллингтон подумал, что во время пребывания в армии он действительно казался более счастливым и беззаботным, чем в эту минуту.

— Знаешь, в чем дело, Фабиус? — вдруг сказал он. — Тебе надо бы жениться!

— Жениться? — переспросил маркиз, явно изумленный подобной мыслью.

— Тебе уже двадцать семь, — объяснил капитан Коллингтон. — Мы ведь с тобой ровесники. И, по правде говоря, лучшие наши годы миновали. После нас выросло уже целое поколение безбородых юнцов. Они расхватывают богатых невест и считают себя знатоками моды.

— Большинство этих юнцов бросилось бы бежать при первом же звуке выстрела! — презрительно бросил маркиз.

— Ну, это не совсем так! — запротестовал капитан Коллингтон. — И в то же время я должен признать, что большинство из них кажутся довольно незрелыми. Я совершенно уверен, Фабиус: война старит человека.

Маркиз улыбнулся — и при этом его лицо приобрело некое бесшабашное обаяние, казавшееся тем более неожиданным после его обычной серьезности.

— И ты считаешь, что брак был бы для нас наилучшим выходом?

— Я этого не говорил, — возразил Чарльз Коллингтон. — Я просто предложил женитьбу как лекарство от твоей постоянной скуки и недовольства жизнью.

Маркиз запрокинул голову и от души расхохотался.

— По-моему, лекарство будет пострашнее самой болезни! Ты можешь себе представить, каково это: навсегда связать себя с одной-единственной женщиной?

— И в то же время, Фабиус, тебе нужен наследник.

Маркиз внезапно посерьезнел.

— Ты вспомнил о Джетро?

— Да! — подтвердил его друг. — Ты, наверное, знаешь, что он занимал крупные суммы, рассчитывая, что тебя убьют на войне?

— Да, я слышал об этом, — сказал маркиз. — Если мне и нужен был стимул не дать себя продырявить наполеоновским солдатам, то им служила мысль о том, что Джетро готовится поселиться в Рэкстоне в качестве шестого маркиза.

— Согласен: мысль просто невыносимая.

Чарльз Коллингтон допил остававшийся у него в рюмке портвейн, а потом произнес:

— Нечего нам сидеть и весь вечер портить себе настроение разговорами о твоем кузене или ломать голову над тем, как прогнать твою хандру.