— Я… кажется, я запачкала вас кровью. Извините.

— Не извиняйтесь. У вас опять открылась ранка на лбу. Все это моя вина. Если бы не моя небрежность, ничего бы не случилось.

Слабая улыбка тронула ее губы.

— Странно слышать такие слова от вас.

— Почему? Я произвожу впечатление человека слишком гордого, чтобы признать свою ошибку?

— Нет-нет. Вы производите впечатление человека, не допускающего ошибок.

Внезапно Родерик замолчал. Ей показалось, что он даже не дышит. Мара опять подняла ресницы. В его взгляде, устремленном на нее, читалось такое острое сомнение, что она попыталась выпрямиться и сползти с его колен.

Он сжал ее еще крепче.

— Труди! Коньяк!

Суровая амазонка повернулась в седле и вытащила из сумки плоскую серебряную фляжку. Родерик взял ее и поднес к губам Мары.

Она отвернулась.

— Это смягчит боль. Считайте, что это лекарство.

Он вновь прижал край фляжки к ее губам. Мара осторожно отхлебнула чуть-чуть, и тут принц запрокинул фляжку, так что ей волей-неволей пришлось сделать несколько глотков. Спиртное обожгло ей горло, у нее перехватило дух. Жидкий огонь растекся до самого желудка. С трудом отдышавшись, Мара сказала:

— Вы напоите меня допьяна.

— Разве это так уж плохо? — тихо спросил он, опять поднимая фляжку.

Оказалось, что это совсем не плохо. Мара вплыла в Париж на коньячных парах, действие которых было усилено переутомлением и голодом. Она не заметила, как они добрались до городской резиденции принца, как въехали в ворота, как ее внесли внутрь. Но когда принц опустил ее на упругие пружины матраца и начал расцеплять ее руки, сплетенные вокруг его шеи, она очнулась настолько, что сумела сонно улыбнуться ему.

— У меня тут холостяцкое хозяйство, но постараюсь отыскать для вас горничную. Если не найду, пришлю вам Труди.

— Вы очень добры, — прошептала Мара.

— Не спешите с выводами. Вы считаете, что я не допускаю ошибок, но было бы большой ошибкой приписывать мне несуществующие добродетели.

— У вас их нет? Значит, я могу ввести вас в искушение?

Его глаза заискрились смехом.

— Вам нужно разрешение или всего лишь мое мнение? Если первое — даю его вам без оговорок. Если второе, то ответ: да, без сомнения.

— Вам это может не понравиться.

— Это почему же?

Она заметила, что кончики ресниц у него золотистые — парчовый занавес, за которым он скрывал свои мысли. Но Мара успела кое-что заметить, прежде чем занавес опустился: в глазах принца промелькнуло некое предупреждение, отрезвившее ее затуманенный разум, заставившее ее вспомнить об осторожности. Искреннее оживление у нее на лице угасло. Она расцепила руки, обвивавшие его шею, и отодвинулась.

— Мне говорили, что мужчины предпочитают роль охотника.

— А некоторым женщинам нравится быть дичью?

— Только не мне, — торопливо ответила Мара.

— Думаете, ваш ответ заставит меня обуздать свои инстинкты и покорно ждать, пока вы меня очаруете?

— Вы все равно не сумеете.

— Не сумею? Жаль. Это было бы совершенно новое ощущение.

Казалось, он бросает ей вызов, хотя, опьянев от коньяка, она не была твердо уверена. Но если это был вызов, принять его сейчас она была не в состоянии. Она не сумела подавить зевок и прикрыла рот ладонью.

— Прекрасно. Давайте отложим до завтра.

— Солнце встает. Завтра уже наступило.

— Вам придется подождать.

Родерик опустил ее голову на подушку и натянул до подбородка льняную простыню и одеяло. Его голос дрогнул, возможно, от смеха, когда он ответил:

— Но как же мне вынести ожидание?

Район Парижа, в котором располагался дом, принадлежащий королевскому семейству Рутении, назывался Ля Марэ.