Работа началась в парадных комнатах, но вскоре перекинулась на апартаменты принца и расположенные рядом с ними спальни телохранителей. Родерику и его людям пришлось покинуть комнаты на рассвете, им позволили вернуться только с наступлением ночи. У них выработалась привычка проверять каждое кресло — не влажное ли? — и проводить пальцами по поверхности столов и комодов, на которой могли остаться следы мастики, прежде чем опереться на нее локтем в белом мундире. Они ходили по натертым полам на цыпочках и были замечены в стирании рукавом следов от пальцев на отполированных до блеска бронзовых ручках дверей. Но, несмотря на все эти неудобства, они не скупились на похвалы Маре.

Мара распределяла задания и регулярно проверяла работу каждой команды, обходя все помещения, где велась уборка. Однако основная часть ее времени была отдана шитью. Она заручилась помощью одной из поломоек, девушки по имени Лила, которая призналась, что раньше была швеей. Вдвоем они разработали отдававшие средневековьем фасоны четырех платьев. Платье гранатово-красного цвета имело квадратный вырез, заостренный книзу лиф и широкие рукава, присборенные в трех местах: у запястья, чуть выше локтя и на плече. Вырез и сборки на рукавах были отделаны плетеной шелковой тесьмой. Темно-синее платье, такое же по фасону, имело разрезные рукава со вставками из обрезков гранатово-красной ткани и было украшено прошвой из той же ткани чуть выше подола. Серое и зеленое платья были скроены примерно так же. Благодаря простоте кроя работа шла быстро, но все же Маре и Лиле приходилось засиживаться за шитьем допоздна. В дополнение к платьям Мара выкроила из батиста четыре пары белья — сорочек и панталончиков, а из муслина — ночную рубашку со стоячим кружевным воротничком.

Наконец в доме воцарилась чистота, обеды стали более плотными и вкусными, а главное, разнообразными. Платья были сшиты, отглажены и повешены в шкаф. Можно было начинать обольщение.

Мужчина, окруженный комфортом, более расположен к восприятию женских чар, — на это и рассчитывала Мара. Кажется, что-то в этом роде говорила ей бабушка Элен, хотя она не была твердо уверена. Как бы то ни было, разумно было предположить, что Родерик будет чувствовать себя лучше и спокойнее в созданной ею атмосфере чистоты, что он отнесется к ней более благожелательно после вкусного и сытного обеда.

Кроме того, она надеялась, что яркий цвет ее новых платьев, плотно облегающий фигуру лиф и глубокий вырез каре, открывающий верхнюю часть груди, помогут ей осуществить задуманное. На хозяйственные деньги она позволила себе купить маленький флакончик духов «Герлен», заказала себе на вечер глубокую горячую ванну и объяснила Лиле, как уложить волосы.

В душе она ужасалась своим мыслям — таким циничным и расчетливым. Собственное поведение напоминало ей уловки «ночных бабочек», которыми кишел Париж. Но что еще ей оставалось делать? На карту было поставлено здоровье и благополучие ее бабушки.

Мара сколько угодно могла уверять себя, что два прошедших дня не были потрачены впустую, что они помогли ей подготовиться к осуществлению своего плана. С таким же успехом можно было утверждать, что они пропали зря, что она опять попыталась оттянуть неизбежное. Ей было страшно. Ей хотелось бежать куда глаза глядят и никогда не возвращаться. Она бы все на свете отдала за возможность пойти к принцу и сказать: «Меня зовут Мара, Мари Анжелина Рашель Делакруа. Я глубоко сожалею об обмане, который привел меня сюда, и прошу вас простить меня, но я хочу вернуться домой».

Что сказал бы в ответ Родерик? Рассердился бы? Взглянул бы на нее с отвращением? С презрением? Может, он был бы только рад избавиться от нее? Или огорчился бы? Это не имело никакого значения, но ей все-таки очень хотелось бы знать.