— Мне так надоело играть в кости и смотреть, как Михал двигает фигурки по шахматной доске, что я бы мог… — начал Этторе.

— Гм, — хором промычали все остальные гвардейцы.

— Есть жалобы? — раздался в дверях негромкий голос Родерика. — Какая несправедливость! Из-за меня мои люди вынуждены умирать от безделья. Как же быть? Что может вернуть вам радость жизни?

— Господи, спаси и сохрани, — прошептал Этторе.

— Жорж, могу я побеспокоить тебя просьбой принести шпаги?

— Матерь божья, — вздохнул Жак и поднялся на ноги, вытирая ладони о рейтузы. Его брат тем временем побежал выполнять поручение принца. Остальные обменялись взглядами и тоже поднялись с пола.

Принесли шпаги — длинные тонкие клинки, травленные восточным орнаментом, с серебряными и медными рукоятями. Упругие и смертоносные, они не имели на остриях наконечников, обычно используемых в состязаниях по фехтованию. Гвардейцы сбросили форменные куртки и сапоги, закатали рукава. Не надев наконечников, не используя никакой защиты для лица или тела, они заняли позиции друг напротив друга.

— Только до первой крови. Цельтесь метко, но неглубоко.

Апатия улетучилась без следа, сменившись радостным возбуждением и решимостью. Каждый из них знал, что в пылу борьбы за победу всякое может случиться: поверхностная или глубокая рана, увечье, даже смерть. Мара сидела как завороженная. Она не могла уйти, чтобы не выставить себя трусихой, но не знала, хватит ли у нее сил смотреть на это.

Больше всего ее поразила расстановка сил. Михал, кузен Родерика, занял место против Жоржа, второй близнец, Жак, встал против Этторе, предоставив Труди драться с самим принцем. Это случилось не по ее выбору и даже не само собой. Это был прямой приказ Родерика.

О чем он думал? Может быть, он собирался проявить галантность и позволить ей нанести себе какое-нибудь незначительное повреждение? Это казалось маловероятным. Маре еще ни разу не доводилось видеть, чтобы с Труди обращались как-то иначе, чем с любым из гвардейцев. Но если бы он и решил быть галантным, могла ли сама Труди, влюбленная в принца, как подозревала Мара, отважиться ранить его? А может быть, Труди так владела шпагой, что представляла собой достойную противницу для принца, и ему захотелось принять вызов? Такое объяснение казалось более правдоподобным: Труди отличалась необыкновенной гибкостью и сильным ударом. Но, скорее всего, Родерик, будучи бесспорно лучшим фехтовальщиком среди них всех (Мара поняла это по репликам остальных), решил, что с ним ей будет безопаснее. Однако как он мог защитить себя, не повредив ей? А с другой стороны, как он мог дать себя победить и при этом сохранить уважение своей гвардии? Или победить Труди, не отворяя крови?

— Готовы?

— Готовы! — послышался в ответ нестройный хор.

— Салют!

Шпаги приветственно взметнулись вверх и вновь опустились.

— Наша дорогая Шери подаст сигнал.

От изумления Мара лишилась дара речи. Она думала, что все о ней забыли. Тут она сообразила, что все они замерли в ожидании сигнала, и подняла вверх плотную льняную салфетку, которую только что починила.

— К бою, — скомандовала она и взмахнула салфеткой.

Скрестившиеся клинки лязгнули, зазвенели и разошлись. Противники двигались грациозно и легко, как балетные танцоры, казалось, без малейшего усилия, однако уже через несколько секунд на их лицах появилась испарина, дыхание стало тяжелым и совершенно заглушило мягкие, скользящие звуки шагов. Но все дрались блестяще. Каждый двигался как на шарнирах, хорошо смазанных маслом, тренированные мускулы справлялись с самой невозможной нагрузкой. Никогда раньше Мара так остро не чувствовала, что они обучены воевать как единое целое, достигающее цели общими усилиями, как в этот момент общей схватки.