— Вряд ли его можно было так назвать.

Лука и Джулиана стояли в дверях. Они разговаривали, смеялись, не замечая ничего и никого вокруг.

— Худо-бедно, но он все-таки исполнял эту роль. Однако он чувствителен к женской красоте, наш Лука. Впрочем, не он один. Я тоже, кажется, подвержен этой слабости, простительной для мужчин, но в данном случае неразумной.

— Почему вы так считаете?

Принц крепко сжал ее руку, но она видела по его глазам, что сейчас он отошлет ее прочь.

— Я чувствую в вас невинность, обмануть которую было бы непростительным грехом. Вы меня за это возненавидите, если, вернув себе память, обнаружите, что вы чья-то любящая жена или невеста.

Он не хотел оставить ее у себя, думая, что она не знает, кто она такая. А если бы она сказала ему правду, он бы ее и вовсе прогнал. В сложившейся ситуации заключалась своя ирония, но сейчас Мара была просто не в состоянии ее оценить.

— Вы ошибаетесь, — вот и все, что она могла сказать.

— Уж лучше я ошибусь, чем вы проведете остаток жизни в горьких сожалениях. — Она вновь собиралась возразить, но он повысил голос: — Шери проводит вас обоих и пожелает спокойной ночи.

Гвардия изнывала от скуки. После визита в театр накануне вечером телохранители принца наняли пару кабриолетов и устроили гонки взад-вперед по Новому мосту. Четыре «ночные бабочки», подхваченные ими где-то по дороге, визжали от ужаса. Потом гвардейцы пригласили выпить пару охранников из Протокольного корпуса, приставленного к королю Луи Филиппу, и по ходу попойки вытянули из них все, что им было известно о привычках, предпочтениях и передвижениях французского короля. Появление Джулианы несколько оживило свиту принца, но, поскольку сразу после завтрака она отправилась за покупками, оживление оказалось недолгим.

Они валялись на полу в длинной галерее, где раньше отрабатывали акробатические упражнения, но даже акробатика их больше не увлекала — главным образом потому, что Мара со смехом отказалась быть их ученицей, заявив, что у нее слишком много работы. Ближе к полудню она принесла им поднос с яблочными пирожками и кофе, но больше ничего не могла придумать, чтобы развеять их тоску.

— Что нам нужно, — заявил Михал, уставившись на пламя огромного камина, — так это война. Не большая, а локальная — так, парочка-другая славных стычек.

— Да, — со вздохом поддержал его Этторе, — такая, чтобы захватить парочку-другую деревень, и желательно, чтобы там было побольше хорошеньких девиц.

— Ну хотя бы смазливых, — уточнил Жорж.

— Ну хотя бы не совсем дурнушек, — согласился Жак.

— Замужних. Не девиц, а скучающих без мужского внимания жен. Помню, как-то раз… — начал было Этторе.

— Гм, — многозначительно откашлялся Михал, и граф, бросив виноватый взгляд на Мару, сидевшую с рукодельем в кресле у камина, умолк.

— Всюду бунты, волнения, восстания… В Польше, в Парме, в Венеции, в Вене, в Берлине, в Милане и в Риме, — недовольно проворчала Труди. — Ну почему, когда вся Европа охвачена революциями, мы должны торчать в Париже?

— В Париже! — простонали все хором.

— Почему бы вам не сыграть в кости? — сочувственно предложила Мара.

— Нам ни выигрывать, ни терять нечего, — признался Жорж.

Жак перевернулся на живот у ног Мары и поднял на нее взгляд.

— Вот если бы вы предложили приз, скажем, поцелуй…

— Отлично, братец, отлично! — воскликнул Жак, приподнимаясь на локте с внезапно пробудившимся интересом.

— Извините, — решительно отклонила предложение Мара. Она сделала узелок на шитье и перерезала нитку.

— Мне так надоело играть в кости и смотреть, как Михал двигает фигурки по шахматной доске, что я бы мог… — начал Этторе.