— Вы ошибаетесь. Это другая любовница, мадам Леони, навещает мадам Гюго. Это с Леони ее муж застал Гюго в весьма пикантной ситуации. Это из-за нее он был арестован по обвинению в адюльтере.

— Ах да! Этот случай наделал много шуму.

— Кто о нем не слыхал? Но, как заметил в то время Ламартин, «Франция проявляет гибкость: подняться можно даже с дивана».

— Французы все еще покупают его книги, — сказала Мара.

— И даже охотнее, чем раньше. Куда больше, чем заслуживает человек, прославившийся своими супружескими изменами.

— Да будет вам, Аврора! — примирительно воскликнул Бальзак.

Этторе насмешливо поднял бровь:

— Вот уж не ожидал услышать такое от вас, драгоценная мадам Жорж Санд.

— Вы намекаете, что меня можно упрекнуть в супружеской измене?

На лбу у итальянца россыпью выступил пот.

— У меня этого и в мыслях не было! Но ходят слухи…

— Мужчины такие сплетники! Я всегда поклонялась верности! Я ее проповедовала, я сама ее придерживалась и требовала ее от других. Когда другие изменяли, изменяла и я. Но я никогда не ощущала угрызений совести, потому что при каждой измене меня охватывало чувство обреченности, я действовала из инстинктивного стремления к идеалу, заставлявшего меня оставить то, что несовершенно, в поисках того, что, как мне казалось, было ближе к совершенству.

— Вы не считаете супружескую клятву священной? — спросила Мара, воспользовавшись откровенностью писательницы.

— С какой стати? Я освободилась от мужа, который видел во мне едва ли нечто большее, чем крепостную рабыню. Нет, тут речь не идет о верности. Простая гуманность и здравый смысл подсказывают, что нельзя принуждать женщину оставаться с мужчиной, которого она презирает. Женщинам, как и мужчинам, следует дать право любить свободно, идти туда, куда влечет их сердце. А здесь речь идет не о любви, здесь обыкновенная похоть — беспечно порхать из дома в дом, как это делает Виктор, заниматься любовью с тремя женщинами в один и тот же день да еще и содержать нескольких актрис в придачу.

— В его оправдание, — вставил Бальзак, — хочу напомнить вам о скандальной связи его жены с Сен-Бевом. Мне кажется, он разочаровался в любви с того самого дня, как узнал о ее измене.

— Это не оправдание.

— Ну не скажите! Наставить рога мужу с самым злобным из его литературных критиков! Мужчина на многое может закрыть глаза, но подобное предательство ни простить, ни забыть нельзя.

Предательство. Маре стало не по себе от такого поворота разговора. Ей даже подумать было страшно о том, что сделает Родерик, когда узнает, что она его использовала. Было время, когда она думала, что это не имеет значения, но давно уже поняла, что ошиблась.

Тут ее внимание привлек мужчина в странном плаще из бордового бархата, окантованного золотой тесьмой. Откинутый назад капюшон с кисточками болтался у него за спиной. Он был наделен впечатляющей внешностью — высокий, смуглый и мрачный.

— Кто этот человек в странном плаще?

— В бурнусе? Это Делакруа, художник. Не правда ли, он великолепен? Мысль о бурнусе пришла к нему во время путешествия по Алжиру. Поездки на Восток в последнее время стали входить в моду.

За спиной у Делакруа, который не был ее родственником, насколько Маре было известно, находилась входная дверь. Как раз в эту минуту вновь прибывший гость отдавал горничной свою шляпу и трость. Он тоже был высокий и смуглый, но носил тонкие усики и заостренную бородку. Это был де Лан-де. Он окинул зал нетерпеливым взглядом и, заметив Мару, кивком головы сделал ей знак подойти.

Ее нервы натянулись, как скрипичные струны.