Так что же он чувствует? Будто с его плеч сняли огромную тяжесть. После всех тревог, чудовищного напряжения воли — за него все решила судьба. Господь решил все за него.

В первый раз за несколько дней Доминик улыбнулся. Словно узник, лишившийся своих цепей. Как слепец, вновь обретший зрение.

Победа осталась за его отцом, по Доминика это не огорчало, Он не мог понять себя, да и не хотел.

Он чувствовал себя по-мальчишески легко и свободно. Ребенок, зачатый из его семени. У Кэтрин.

— Куда она уехала?

— К своей кузине Амелии.

Доминик похлопал Персиваля по спине.

— Спасибо тебе за все, дружище. — И пошел к дому, затем вдруг остановился и, обернувшись к слуге, крикнул: — Передай остальным, что их кошельки потяжелеют — это за то, что им пришлось вытерпеть за последние несколько дней.

Амелия задержалась в дверях. Ее стройный силуэт четко выделялся на фоне освещенного проема. В спальне горела только одна свеча. Часы на каминной полке пробили час.

Кэтрин, одетая в белую хлопчатобумажную ночную сорочку с длинными рукавами и глухим воротом, натянула на себя одеяло.

— Спасибо, Амелия, за поддержку. Мне хорошо здесь и спокойно.

Женщины проговорили весь вечер, сидя в уютной гостиной, лакомясь горячим шоколадом. Кэтрин рассказала Амелии далеко не все. Обсуждать Доминика ей не хотелось: слишком сильна была боль. Поэтому Амелии стало известно лишь то, что Кэтрин ждет ребенка, волнуется и нуждается в опытной подруге. Именно поэтому она и приехала в Лондон.

Амелия встретила Кэтрин с радостью. Сказала, что скучала невероятно. Сейчас, заверив подругу в самых лучших чувствах, тепло улыбнувшись на прощание, Амелия закрыла дверь.

Кэтрин лежала без сна, слушая, как тикают часы, вспоминая долгую и утомительную дорогу в Лондон. Как поступил Доминик, когда узнал, что она уехала? Блатбери Кэтрин сообщила, что кузина просила ее срочно приехать повидаться — и все.

Поедет ли Доминик за ней? Кэтрин сомневалась. Скорее, он даже обрадуется — может наконец побыть один.

Кэтрин повернулась на другой бок. Но сон не шел. Она положила ладонь па живот. Ей было и приятно, и странно, что в ней зреет новая жизнь. Что могло произойти, скажи она Доминику правду? Сейчас, оказавшись далеко от него, Кэтрин невольно задавалась вопросом, правильно ли сделала, что убежала. Не может быть, чтобы Доминик не полюбил ребенка, которого она носит под сердцем. И все же полной уверенности не было.

Слезы закапали из глаз Кэтрин. Столько всего было между ними. Так много… и мало.

Завтра она напишет дяде, попросит его подыскать подходящий предлог для расторжения брачного договора. Если Доминик не захочет признать ребенка своим, она не станет принуждать его. Пусть остается свободным.

Нет, надо успокоиться. В ней живет теперь крохотное существо. Сейчас она должна была думать в первую очередь о нем, она должна защищать его, как только может. Никакие цыганские клятвы не испортят ей жизнь. Этим средневековым глупостям не будет места в ее жизни.

И все же Кэтрин продолжала любить его. Ни время, ни слова, никакая боль не могли изгнать из сердца любовь. Не стоит сообщать ему о ребенке, пока она не поговорит с дядей, пока не будет чувствовать себя в безопасности. А потом — лети, птица, на свободу.

— Милый мой цыган, — нежно прошептала Кэтрин, — Я так сильно тебя люблю.

Любовь и ненависть, страсть и боль — такие разные и в то же время настолько близкие, что иногда между ними трудно провести границу. С самой первой встречи с Домиником все эти чувства возникли разом, и чем дальше, тем сильнее запутывались. Кэтрин подозревала, что и к отцу Доминик испытывал нечто похожее.

Радость, печаль, одиночество, сердечная тоска… Любил ли он ее или ненавидел? И что он будет чувствовать к ребенку?

Если бы все могло быть иначе.