Наконец, утомленное, большинство проголосовало за компромисс. Факты сочли недостаточными, чтобы осудить Нагона Демари в тяжком преступлении. Убийцы могли неправильно понять его приказания или перегнули палку. Как бы там ни было, они имели к нему отношение и были плохими людьми. То, что он с ними связался, само по себе было тяжким нарушением и давало повод еще для многих голословных утверждений. Вследствие этого Нагон Демари был снят с должности, и ему запретили занимать хоть какое‑то место в течение оставшейся жизни.

– Выйди вперед, – предложил ему Грациллоний, – прежде чем я подтвержу или отвергну суждение Совета.

Остался незатронутым поднятый Сореном вопрос, не превысил ли свои полномочия сам король, не создал ли опасный прецедент.

Выступил коренастый человек с волосами песчаного цвета. Он презрительно повернулся к собранию спиной. Один лишь человек на помосте не поддался его холодному взгляду, да еще солдаты, стоявшие сзади, и, наверное, идолы Троицы, маячившие над ними.

– Что тут можно сказать? – проговорил он скрипучим голосом. – Ты годами травил меня, и наконец, я между твоих челюстей. Злой рок принес тебя в Лес. Пусть скорее придет претендент и убьет тебя. Тебе не раздавить рабочих, которые будут проклинать твое имя, не сломить и мой дух. Но я не задержусь здесь, где благодаря тебе моя невинная семья больше не может держать голову высоко. Ты избавишься от меня, Граллон. Ты не избавишься от божественного правосудия.

В палате стало трудно дышать. Грациллоний же ответил просто:

– Тогда иди и живи с римлянами. С собой ты увезешь достаточно награбленного.

Эта борьба утомила его. Это было хуже битвы. На поле брани, по крайней мере, ясно, выигрываешь ты или проигрываешь.

Он отложил сессию и удалился в сопровождении охраны, отклонявшей попытку любого заговорить с ним. За ними последовала Бодилис. Видимо, ему давно нужно было нанести королеве визит.

Пока они дошли до ее дома, сумерки наполнили своей синевой город до краев. Солдаты оставили их, когда они вошли внутрь. В ожидании ужина Бодилис провела его в свой скрипторий. Эта просторная комната, забитая ее книгами, писчими материалами, незаконченными художественными работами, образцами, предметами красоты, – была их убежищем, раз спальня стала недоступна. Мерцание свеч падало на маленькие закуски, вино, воду, питьевые отвары, теплые от лампы.

– Хочешь сбросить мантию? – предложила она на латыни, на которой они обычно разговаривали, когда оставались наедине. – Должно быть, сегодня вечером тебе тяжело было ее носить.

– Так и есть, – вздохнул он, снял плащ и положил на стул. Ее кошка мягко подпрыгнула и уселась на одежду. Бодилис проследила взглядом за Грациллонием, когда он направился налить себе стакан неразбавленного вина и сделал большой глоток. Легкая нижняя туника лежала на его все еще широких плечах и прямой спине, открывая мощные ноги и руки. В золотисто‑каштановых волосах и коротко подстриженной бороде блестели нити серебра. Ее локоны уже были седыми полностью.

– Я рад, что это твой вечер, – сказал он. – Твоя сила нужна мне.

– Среди нас многие обладают не меньшей, – мягко ответила она. – И кроме того, могут тебе помочь.

– Но не твое… спокойствие, твое понимание людей. И твоя мудрость. Ты зришь дальше тех политических действий, что мы совершили сегодня, и помогаешь мне осознать, что они на самом деле значат. – Он сел и уставился в иол.

Она взяла чашу травяного напитка и села на стул напротив него.

– Ты говоришь необычно.

Он покачал головой.

– Нет. Я оставлю свои топорные суждения и спрошу твоего мнения. – Боль от барьера, который он волей‑неволей вырастил между ними, никогда не проходила; но они могли свободно разговаривать как в старые времена, пока он не пожелает ей спокойной ночи и не найдет во дворце свою кровать.