— Рылеев попросил меня положить руку ему на сердце. «Разве скорее обычного оно бьется?» — спросил он. Все пятеро поцеловались, повернулись так, чтобы смогли пожать друг другу связанные руки… Я до последней минуты ждал помилования…

У Мысловского не хватило духу рассказать Николаю Александровичу, что Рылеев, сорвавшись с петли, крикнул генералу Чернышеву, истуканом сидящему на коне: «Подлый опричник! Тебе мало казни, надобно и тиранство! Дай же палачу свой аксельбант, чтобы не умирать в третий раз!»

Мысловский ушел, а Бестужев еще долго сидел сгорбившись на своей койке. С ненавистью думал о царе: «Подлый убийца!» Вспомнил встречу с Кондратом на Сенатской, как восторженно произнес он: «Это минута нашей свободы! Мы дышим ею!» Недолго же дышал ты свободой. Неужели нельзя честному русскому быть русским и в России?!

Для всех «бунтовщиков» была задумана казнь гражданская. Местом ее для моряков стал семидесятичетырехпушечный флагманский корабль «Князь Владимир» на Кронштадтском рейде.

За полтора месяца до этой казни император, под видом инспекции, дважды побывал здесь, пожаловал нижних чинов рублём «за исправное действие», выразил монаршее благоволение командиру «Князя Владимира» капитану 1-го ранга Качалову, а перед самой гражданской казнью приказал ввести в Кронштадт новые войска, занять ими караулы в городе и форты.

Июльской ночью Николая и Петра Бестужевых, Торсона, лейтенанта Бодиско, Арбузова и других осужденных моряков вывели из крепости на Невскую набережную. Господи! Оказывается, на свете есть звезды, свежий ветер реки…

Их посадили в арестантский баркас с зарешеченными маленькими окнами. Баркас поплыл по Неве, прошел под Исаакиевским мостом и пришвартовался к борту шхуны «Опыт», на которую перевели морских офицеров. На рассвете шхуна взяла курс на Кронштадт и к шести утра достигла его.

Едва шхуна завиднелась вдали, как на адмиральском корабле «Владимир» Подняли на крюйс-стеньге четырехугольный черный флаг и дали пушечный выстрел. Флаг этот специально прислал Николай I.

«Опыт» входил в гавань. Мачты всех кораблей на рейде были усеяны матросами, жаждущими увидеть своих любимых офицеров. На берегу горестно окаменела толпа, казалось, весь Кронштадт пришел сюда.

Вместе с товарищами Николай Александрович легко поднялся по трапу на палубу «Владимира» и учтиво поклонился адмиралу Кроуну, которого искренне уважал.

Взглядом, запоминающим навсегда, охватил милую сердцу панораму Кронштадта: длинное здание штурманского училища в бывшем итальянском дворце князя Меншикова, где прошли лучшие годы; суда купеческой гавани на рейде. Высились верфи, корпуса канатной фабрики, проступали дальние очертания на «горе» матросской слободы, мачты фрегатов, линейных кораблей, бригов заштриховали тонкими линиями снастей небо. А вон на берегу — таверна. Бестужев знал Кронштадт до мельчайших подробностей: домики из корабельных бортов, изображение Афины Паллады на крепостной стене, высеченный на ней герб, с изображением бастиона и кувшина гостеприимства, надпись на обелиске дамбы: «Чего не победит Россия мужеством?»

Что делает сейчас Люба? Где она? Знает ли, что его привезли на муку?

Корабль едва покачивало на длинных волнах. Поразительную тишину нарушали лишь тревожные вскрики чаек.

Николай Александрович жадно, полной грудью вдыхал живительный воздух Балтики. Неужели последний раз в жизни? Жестокое это слово — последний раз.

Прощаясь, он тоскливо обвел глазами ванты мачт, марсовые площадки, шканцы. Пальцы помнили прикосновение к брасам, тело мысленно взлетало по веревочным ступенькам вант на реи, как делало это сотни раз прежде. Но и это не повторится никогда.

А какая поэзия была в названиях: «ост-тень-норд, брамсели, поворот оверштаг.