Покинув лавку, Остерман успел пройти всего несколько шагов, как в ноги ему упал на снег мужик в обтерханном зипуне, треухе и лаптях. «Даже здесь подстерегли», — недовольно подумал барон.

— Ваша светлость… яви божескую милость, заступись… Ездим, ездим с челобитными в Верховный… сил нет от господ Нарышкиных… Приказчик Гаврила наглым боем бьет, босыми в снег по колени зарывает, баб да девок насилует… На себя хлеба не сеем… пришли в великую скудость… От той великой господской работы намерены все разно брести, скитаться меж дворов и кормиться милостыней…

Мужик смотрел снизу вверх светлыми слезящимися глазами, а поодаль стояли еще двое, сдернув шапки с голов, качали ими, подтверждая, что все так и есть, все истинная правда.

Андрей Иванович брезгливо обошел стоящего на коленях мужика и сухо бросил:

— Оному делу дан ход в установленном законом порядке…

В канцелярии он приказал принести из тайного совета челобитную нарышкинских крепостных, а сам пока сделал наброски трех указов: о ссылке в Соловецкий монастырь словоблуда надворного советника Нагаева, о пожаловании сибирского губернатора действительным тайным советником, о сожжении хулительного письма палачом на плахе, под виселицей.

Когда принесли связку, где оказалось сразу тридцать шесть челобитных нарышкинских крестьян, он углубился в чтение.

Картина предстала безотрадная. Желая получить мзду побольше, Нарышкины драли десять шкур. В Шацком уезде оброк на крестьян увеличили за короткий срок в шестнадцать раз, барщину — втрое. Какой-то приказчик Клим брал себе за полцены и даже безденежно крестьянские пожитки, скотину, лошадей. Крестьяне просили учинить «милостивое и рассмотрительное решение, чтобы не помереть голодной смертью и отписать нас в дворцовую волость».

Остерман задумался. Все же как глупы эти Нарышкины и иже с ними, подрубающие сук, на котором сидят. Землевладельцы дальновидные стараются вести хозяйство обдуманно и тем повысить доход. Не бегут же крестьяне из его собственной вотчины. Хотя и у них повинности немалые: на каждое тягло назначил он по восемь десятин пашни, по десятине сенокоса, приносить запасы к столу, поставлять подводы, баб для прядильни, оброк денежный… Но больше установленного, ради пустой прихоти, с крестьян требовать не станет.

Надо бы подготовить рекомендации тайному совету, напомнить, что Петр I издал указ, запрещающий помещикам приводить крестьян в конечное разорение.

Ходоки, однако, достойны сурового наказания. Их просьба отписать крепостных от законных владельцев не токмо предерзостна, но прямо преступна. Чтоб неповадно было им с такими челобитными шастать, да еще без дозволения господ, надлежит бить кнутом без пощады…

Затем барон вызвал к себе канцеляриста преклонных лет Михайлу Ендовицкого с корреспонденцией иностранных послов.

Конечно, было бы наивно полагать, что дипломаты могут доверить частной переписке какие-либо серьезные секреты. И все же… и все же… Тем более что Михайло великий мастер по тайному вскрытию писем. Он так ловко разрезал сургучные печати, а потом склеивал их, что в увеличительное стекло ничего не обнаружишь.

Иностранные послы норовили подсечь свою рыбку в мутной воде дворцовой сумятицы. Многие вожделели: власть ослабеет, гляди, вчерашние бояре похоронят Петровы реформы, возвратят Россию с отсталости.

Михайло с поклоном протянул вице-канцлеру готовые копии писем. Остерман пробежал их глазами и пообещал канцеляристу:

— Жди к рождеству прибавку к жалованью.

Михайло скромно потупился:

— Премного благодарен…

В это время в кабинет Остермана ворвался Иван Долгорукий. Вот никак не мог Андрей Иванович привыкнуть к этим внезапным налетам.

— Хватит, барон, штаны протирать — его величество приглашает тебя поехать с нами сейчас же на охоту!

Сатана побери ваши охоты, до них ли ему! Но и отказаться было невозможно.