– Но это же ваши враги! Вы бились с ними! Вы резали их воинов, а они не щадили ваших! Я был там и видел!

– Видел, но не понял, – отозвался Вастар. – Мы не враждуем с Окатро Куао. Не враждуем с Уан Бо, Ирим Лаа Туан и другими гнездами, но в Пору Заката битвы неизбежны. Они позволяют уничтожить самых яростных и отдалить Дни Безумия. – Усмешка мелькнула на его губах, но казался он невеселым. – То, что ты видел, было дружеской услугой между гнездами – ведь лучше погибнуть быстро, умереть от меча и копья, чем превратиться в толпу безумцев. Смерть в битве почетна.

Действительно так, решил Калеб. Теперь перед ним всплыли картины из галерей этого огромного дворца, но он постарался забыть о них – по крайней мере, на время. Эти видения не повергали его в ужас, но были столь же горькими, как память о товарищах, погибших в болотах Пьяной Топи.

– Дружеская услуга… – повторил он. – Теперь я понимаю… Но позволь спросить о людях, прилетевших в речное гнездо. Их убили, но почему? Сартак об этом говорил?

– Да. Они попытались войти в Пещеры и были растерзаны. Не смогли принять неизбежное, то, что ждет наш мир… Так сказал мой родич. – Вождь глядел на Калеба со странным выражением жалости и грусти. – Вы, люди с небес, прилетели к нам в плохие времена. Я не имею власти над вами и не могу указывать… Желаете, останьтесь здесь, но лучше бы вам вернуться обратно.

Вастар поднялся. В своем хитоне из темной ткани он походил на изваяние, на одну из сотен статуй, заполнявших галереи. Но их лица искажали ярость, страх, безумие, а старый вождь был спокоен. Спокоен, как человек, примирившийся с судьбой.

– Теперь иди, Калеб, сын Рагнара. Иди и помни, что сказали предки. У нас есть лишь то, что мы боимся потерять – женщина, друг и собственная жизнь… И потому храни, что имеешь.

Он вернулся голодным и слишком усталым, чтобы сразу говорить с Аригато. Велел подать еду в сад, уселся на циновке под деревьями и принялся за жареную рыбу и лепешки, запивая их темным густым вином. Вино было не хуже, чем у Вастара.

Служили ему Ситра и Фейла. Ситра подливала Калебу вина и сладко улыбалась – должно быть, предвкушая ночь любви и будущие радости. Фейла молча таскала с кухни лепешки и рыбу. Эта угрюмая женщина казалась погруженной в вечную печаль, и теперь, побывав в Доме Памяти, Охотник знал, что основания к этому были. Фейла выглядела молодой или, как и другие борги, не старой, но шрам на щеке, у левого уха, сильно ее уродовал. Рана зажила, но Калеб, понимавший толк в таких вещах, мог поклясться, что нанесли ее дубинкой с шипами, месяцев пять-шесть назад.

Он ел, стараясь не смотреть на Ситру, да и на Фейлу тоже. При взгляде на них вспоминалась одна из картин – возможно, самая выразительная: нагая девушка с искаженным мукой лицом в пасти какой-то хищной твари. Тварь изображалась без подробностей, клыки и выкаченные глаза, а вот девицу нарисовали так, что в дрожь бросало. Она была очень похожа на Дайану Кхан.

Калеб закончил с едой и отослал женщин, буркнув, что эту ночь он проведет один. Ситру это не обрадовало, но возражать она не стала; вероятно, вспомнился ей собственный визит в Дом Памяти. После него не всякий мог уснуть – тем более предаться любовным утехам. К тому же звучал в голове Калеба совет предков: храни, что имеешь. Этот мир, как и Ситра с Зарайей, не относился к главным его сокровищам.

Он лежал под деревьями, наблюдая, как садится в море солнце, как темнеет небосвод и выплывают звезды, словно очнувшиеся от дневного сна. Крылья тихой мирной ночи раскинулись над побережьем. Шелестела листва, смолк город, залитый звездным светом, и только где-то вдалеке, в горах, протяжно и жалобно вскрикивали птицы. Ничего не кончилось, ничего не завершилось, вспомнил Калеб.