– Чувствуют? Как?

Воин повернулся к морю. Теперь на его лице была тоска – такая же, как в глазах Вархаба. Дайана не видела рыбака среди суетившихся рядом людей; возможно, труп его лежал в повозке, под грудой мертвых тел.

– Шатшары чувствуют, – повторил Лабат. – Нет слов, чтобы сказать, как и почему. То, что приходит от предков с давних времен… У них нет разума, нет Дома Памяти, но они чувствуют.

– Он говорит об инстинкте, – промолвила Дайана. – Об особом инстинкте, который дремлет годы или тысячелетия и вдруг просыпается под давлением среды или не совсем понятных биологических причин. Поведение животных делается странным – внезапные миграции, долгая спячка, агрессия или массовое самоубийство.

Она говорила на языке Великих Галактик. Калеб внимательно слушал, склонив голову, Лабат, не понимая, разглядывал ее и снова улыбался. Потом спросил:

– Что промолвила твоя женщина?

– У нее есть слова, чтобы объяснить сказанное тобой. Она изучает живое, и у нее есть-быть столько слов, что хватит на всех жителей Парао Ульфи. Она очень умная.

– Трудно ладить с умной женщиной, даже такой красавицей, – по-прежнему с улыбкой заметил Лабат.

– Нелегко, – согласился Охотник. – Я стараюсь, но кроме ума и красоты у нее еще много упрямства.

Дайана выпрямилась, сверкнула глазами и свела брови.

– Не смейте надо мной подшучивать! Разве я не стою здесь с оружием в руках? Разве не сражаюсь вместе с вами?

– Мы не смеемся, – сказал Калеб, – мы восхищаемся. Ты – небесная сьона и отважный боец! А еще – лучший антрополог в этой галактике!

– Женщина-вождь! – поддержал его Лабат и поднес раскрытую ладонь к губам. Потом кивнул на Охотника: – Когда тебе надоест этот мужчина с короткими руками и почти без волос, перебирайся в мое жилище. Только решай скорее – времени осталось не так много.

Дамбу уже расчистили от трупов, мертвых шатшаров сбросили вниз, кровавые лужи засыпали песком, чтобы нога не скользила. Вдоль каменного возвышения снова протянулись шеренги бойцов с копьями и топорами. Дайана вздохнула с облегчением: ее взгляд отыскал Маркима, Вархаба и других знакомых воинов. Их отряд был теперь в первом ряду, борги пили вино из глиняных фляг и, не спуская глаз с моря, негромко переговаривались. Мысль о том, что эти люди скоро погибнут, была ей нестерпима.

Охотник свесился над краем дамбы.

– Невысоко, друг мой Лабат… Рядом горы и прибрежные утесы, камень повсюду… Отчего вы не сложили стены, крепкие стены и башни? На которые шатшарам не забраться?

– Не забраться… Ты сам назвал причину, – промолвил Лабат. Его улыбка исчезла, глаза потемнели, лицо стало угрюмым. – Они должны попасть в город, но не сейчас. Потом… После Дней Безумия.

– Попасть?.. Для чего?

– Возможно, в Парао придут воины из Уан Бо, из Сатро Т ‘ айма или другого гнезда. Мы будем сражаться с ними или, обезумев, сами перебьем друг друга. Улицы и площади будут завалены мертвыми телами… ты видел это в Доме Памяти… Явятся шатшары и пожрут мертвецов, очистят Парао от скверны. Потом уберутся в море и погибнут там – неизвестно отчего, но вышедшие из Пещер никогда не видели шатшаров в прибрежных водах. Нельзя строить высокую стену… – Лабат вздохнул. – Стой здесь, Калеб, и сражайся. Я увижу тебя и твою упрямую женщину, если останусь жив.

Он ушел, и спустя минуту загрохотали бронзовые щиты. Море вскипело, вал чудовищных тварей хлынул к дамбе, и Дайана вскинула лучемет. Теперь она не боялась попасть в людей – они с Охотником стояли на самом краю, за изваянием каменной черепахи.