Дергунчик поглядел, как она уходит, и улыбнулся. — Гораздо лучше, — сказал он непонятно кому, — вовсе воображения не иметь. Как вот я. — Он помолчал, поморщился. — Заметь, будь у меня оно самое, я тут сидел бы и воображал, как ассасины снова пытаются. Яд. Магия. Ножи. Арбалетный болт ночью в окно, прям через ставень, чудный выстрел. Шлеп об пол, и нет Дергунчика, героя Моттского Леса. Копье прям через пол, чтоб его прикончить, ведь они туннель копали аж неделями и ждали, знали, что он упадет прямиком на это место. Да.

Он сидел, выкатив глаза и дергая усы.

В темном углу спиной к стене сидел Дюкер и следил за солдатом, хмуро забавляясь. Необыкновенно. Некоторые выживают, некоторые нет. Когда падает маска, все солдатские лица одинаковы: озадаченный взгляд, слегка туповатое удивление — я еще жив, а ведь ясно, что никакой разумной причины для этого нет, всего лишь толчок удачи, пустота шанса и случайное сочетание обстоятельств. Несправедливость мира рождает горькие лужицы в уголках глаз.

В задней комнате раздался грохот; через миг распахнулась узкая дверь и вышел бард — седые волосы всклокочены со сна, глаза такие красные, что видно даже отсюда. Бард поглядел на Дергунчика. — В матрасе вши, — сказал он.

— Сомневаюсь, что они недовольны компанией, — ответил бывший сержант, с трудом вставая и направляясь к лестнице.

Бард поглядел ему вслед и направился к бару, где налил себе кружку пряного, темного ривийского эля. Подошел к сидящему Дюкеру.

— Историки и барды похожи, — сказал он, усаживаясь.

Дюкер кивнул, хорошо поняв его.

— Но то, что вы видите, и то, что я вижу, может оказаться совсем разным. Опять-таки, возможно, различия вполне поверхностны. Чем старше становлюсь, тем сильнее это подозреваю. Вы описываете события, видите великие сдвиги вещей. Я смотрю в лица, а они мелькают так быстро, что становятся мутным пятном. Если я не позабочусь увидеть верно, запомнить всех.

— Откуда вы? — спросил Дюкер.

Бард отхлебнул и бережно опустил кружку. — Изначально — с Корела. Но это было давно.

— До малазанского завоевания?

Мужчина странно улыбнулся, не отрывая глаз от кружки (руки его лежали на коленях): — Если вы имели в виду Седогривого, то да.

— А какие из противоречивых легенд правдивы? Насчет него.

Бард пожал плечами: — Никогда не спрашивайте барда. Я пою их все. Ложь, истину — слова не различаются ни по звуку, ни по расположению в строчках. Мы делаем с ними что захочется.

— Я слушал вас несколько ночей назад.

— Ах, хотя бы один внимательный слушатель. Благодарю.

— Вы поете строфы «Аномандариса», которых я прежде не знал. Неоконченное?

Бард кивнул и протянул руку к кружке: — «Коралл, в котором встали Тисте Анди, черен…» — Он сделал еще глоток.

— Вы пришли оттуда?

— Знаете ли, что ни один бог, ни одна богиня пантеона не объявляют себя покровителями бардов? Как будто нас забыли, предоставив самим себе. По некоей причине это беспокоило меня… но сейчас я увидел в этом высокую честь. Мы уникальны в нашей свободе, в ответственности. А есть ли покровитель у историков?

— Я не знаю такого. Значит, я тоже свободен?

— Говорят, однажды в этом зале вы рассказали историю Собачьей Упряжки.

— Однажды.

— И до сих пор пытаетесь ее записать.

— Неудачно. И что?

— Возможно, повествовательная проза не подходит для подобной истории, Дюкер.

— О?

Бард отставил кружку и осторожно склонился над столом, не сводя серых глаз с историка: — Потому что, сэр, вы видите их лица.