Как насчет следующего поколения? Не вскормленное чудесами, равнодушное к реальности и нереальности текущей воды, оно заботится лишь о том, придется ли тонуть или плыть. Ведь затем, увы, приходит равнодушие и к этому различию…»

В скромной комнате нет никого, кто смог бы разделить его мысли. Никого, кому это было бы интересно. Деяния должны свершаться, или свидетели заскучают. Если тайны прячутся в темных водоворотах незримой, воображаемой реки, стоит ли усилий погружение? Легче просто… плыть по течению.

Заботы о немногих дюжинах молодых Тисте Анди, живущих в Черном Коралле, напрасно крадут его энергию. У него нет мудрости, чтобы предложить им; да и сами они не склонны его слушать. Старцы наделены единственной добродетелью — умением выживать; но если ничего не меняется, такая добродетель бесполезна.

Он вспоминал великую реку, глубочайшую тайну ее бытия. Дорсан Рил, в которую сточные трубы извергали мутную, разбавленную дождевыми водами кровь убитых и умирающих. Река, заявившая о своей реальности ревом, когда ливни хлестали землю, когда тучи росли и опускались, животами павших на колени зверей закрывая небеса — лишь чтобы завиться бешеными мальстримами, пропадая в черных безднах. Всё и вся проглотила иллюзия.

Там была женщина, тогда… и, кажется, он любил ее. Как холодная вода тревожила руку, так буйные эмоции возбуждали его, кровь нашептывала в уши одержимые мысли, за которые готовы умереть поэты, за которые люди убивают своих близких. Он вспомнил, как в последний раз взглянул в ее глаза — вниз, в Дорсан Рил, обезумевший, как многие брошенные Матерью — и прочитал на обожаемом лице лишь ужасающее отсутствие. Она ушла, чтобы не возвращаться.

«И я держал ее голову под водой, следил, как непонимающие, пустые глаза становились все шире, наполнялись слепой паникой — и вот он, последний миг — разве я не увидел внезапный свет, внезапное…»

О, это лишь кошмар. Он ничего не сделал, он слишком труслив. Он смотрел вслед ей и другим, потрясенным потерей, ушедшим в безнадежное паломничество, на фатальные поиски Ее Самой. Что это должно было быть за странствие! Пока не пал последний из безумцев, завершив точкой долгую полосу из трупов. Поход одержимых, бредущих в никуда.

Харкенас почти опустел с их исходом. Первым владением Аномандера Рейка стали пустые дома, гулкие залы. Так будет еще не раз…

Итак, покой, дрейф отбросов по течению — его еще не поймали водовороты, он еще не намок, чтобы утонуть, воткнуться в илистое дно, как отвязавшаяся луна. Разумеется, это не продлится вечно. Еще одна измена, чтобы расшатать мир раз и навсегда.

Прошлой ночью Эндест Силан, бредущий в далекую кладовую на верхнем уровне, наткнулся в коридоре на Сына Тьмы. Некий человек — несомненно, почитая свое деяние благородным — повесил на стенах прохода древние андийские гобелены. Виды Харкенаса, на одном действительно изображена Дорсан Рил (хотя лишь знакомый с местностью способен опознать реку в темном мазке, в обнявшем сердце города когте). По невежеству картины были развешены без всякой системы, и проходящий по коридору поражался набору разрозненных сцен, подобных не связанным единой нитью воспоминаниям.

Аномандер Рейк замер перед одной из картин, и глаза его светились янтарем. Хищник, вперившийся в загнанную жертву. На той картине одинокая фигура стояла среди побоища. Разбросанные тела истекали кровью из ран, нанесенных сзади. Никакого изящества. Ярость художника сочилась из каждого мазка. Белокожий, черноглазый, потемневшие от пота волосы свисают на лицо. В руках по липкому мечу. Злодей смотрел на художника гордо и холодно. В растерзанном небе кружили Локви Вайвелы с женскими головами, раскрыв рты в почти слышном крике.