И уставилась на торчащие вверх руки. Увидела покрытые изморозью кандалы — и обрывки цепей.

Фургон скрипел, разворачиваясь. Душу наполнили ужас и непонимание; она страстно захотела сделать хоть что-то, отбросив осторожность, отбросив здравый рассудок.

Лежа в холодной мутной грязи, она хотела расхохотаться.

Свободна.

Свободна, только бежать некуда. Руки, похоже, отмерли — а какой прок в воровке с мертвыми, гниющими руками?

Имасса попыталась расправить пальцы. И увидела, как костяшки лопаются, будто пережаренное мясо. Раскрылись алые трещины. Из ран упали первые капли крови. Хороший знак?

— Огонь — жизнь, — напевно сказала она. — Камень — плоть. Вода — дыхание. Огонь — жизнь. Камень — плоть — дыхание — жизнь. Сорви цветок на поле, и он завянет. Возьми красоту — убей красоту, ибо то, чем ты владеешь, бесполезно. Я воровка. Я беру, но не храню. Все, что добыла, отбрасываю. Я беру ваше богатство только потому, что вы держитесь за него.

Я Апсал’ара, Госпожа Воров. Только тому нужно меня страшиться, кто жаждет обладать.

Она видела: пальцы медленно распрямились, на них завиваются и затем отваливаются полоски кожи.

Она выживет. Рук коснулась Тьма, но она еще жива.

Как будто это имеет значение.

Даже здесь, под фургоном, ее окружали жуткие звуки войны. Хаос смыкался со всех сторон. Души гибли в количествах, не поддающихся подсчету, и в криках слышалась такая боль потери, что она предпочла ничего не слышать. Гибель достойных душ. Громадное и бесполезное жертвоприношение. Нет, обо всем этом не стоит думать.

Апсал’ара перекатилась набок, встала на четвереньки.

Поползла.

И судорожно вздохнула, потому что знакомый голос заполнил ее череп.

«Госпожа Воров. Возьми глаз. Глаз бога. Апсал’ара, укради глаз».

Она дрожала — она удивлялась… как? Как он дотянулся до ее разума? Такое возможно, только если он… если… Апсал’ара вздохнула в третий раз.

Да… однажды — от боли, второй раз — от удивления, в третий… в надежде.

Имасса поползла снова.

«Срывай цветок. Я иду к тебе.

О да, я иду к тебе».

С каждой пожранной душой сила хаоса росла. Голод толкал его вперед все неистовее, и осажденные начали отступать.

Но отступать было некуда.

Необузданные легионы обступили застывший фургон, заслоненный все уменьшающимся кольцом душ. Несчетные мертвецы, отозвавшиеся на последний зов Худа, таяли. Почти все были так стары, что забыли, что такое сила, забыли, что только воля дает нам силу. Противостав хаосу, они могли лишь замедлять его наступление. То, что оставалось от них, рвалось на части, проглатывалось.

Но некоторые оказались сделанными из более прочного материала. Серые Мечи, доставшиеся Худу после падения Фенера, сражались с мрачным упорством. Их командир, Брукхалиан, казался вросшим в землю камнем; он умел усилием воли сделать себя неколебимым, недвижимым. В конце концов, он такое уже проделывал. Его отряды сражались впечатляюще долго — но фланги их оказались под атакой, так что оставалось лишь отступать к громадной повозке с грудой тел.

Горстка сегуле, все, что осталось от сил Второго, построилась в непостижимо тонкую линию рядом с Серыми Мечами. Каждый из них пал от руки Рейка, и одного воспоминания оказалось достаточно, оно жгло кислотой, оно пылало позором. Они надели боевые маски — нарисованные полосы, значки рангов, которые начали выцветать, исчезать под пламенем хаоса, пока каждый воин не оказался в сверкающе — чистой личине. В мире меча сила должна сдаться перед высокой истиной. «Здесь» — казалось, говорил им Драгнипур — «вы все равны».

Другим флангом Серые Мечи сомкнулись с тугим узлом солдат — Сжигателей Мостов; прочие воины — малазане припадали к ним, питаясь силой солдат — Властителей, силой командира, откликавшегося ныне на имя Искар Джарак.