|
Я подбежал к яйцу и обрушил на сводившую меня с ума игрушку всю безжалостную мощь своей ступни, однако изделие оказалось куда более прочным, чем я думал: яйцо выскользнуло из-под моей подошвы, но я ухитрился схватиться за край камина, чтобы уберечь себя от постыдного падения на пол. Я заметил, как верный Уилсон привстал со стула, но вновь опустился на него. Мимолетный шок сбил волну обуявшей меня ярости, но разбередил мою душу.
— «Я старею, Чарли», — сказал я Уилсону, подобрав с пола сувенирное яйцо и подавив в себе ощущение, которое не покидало меня с момента того глупейшего происшествия в Давосе, — ощущение постоянного страха снова споткнуться и упасть, потерять доверие к своему предательскому телу. «Я больше не хочу нести такую гигантскую ответственность, — сказал я, — а девочки позаботятся обо мне, их хлебом не корми — дай только похлопотать о своем стареньком папочке!» — Коротше кофоря, — произнес Питер с сильным венским акцентом, — он префратил звоих дотшерей ф сфою мать, сказал Фрейд епископу на углу Хайматсштрассе и Вандерлуст. — Я распахнул ближайшее ко мне окно, — упрямо продолжал Данбар, — и подбросил яйцо в воздух. «Пусть оно кому-то принесет счастье сегодня!» — вот что я сказал. — «Если только оно не пробьет кому-то череп! — заметил Уилсон. — Человеческие головы куда более хрупкие, чем золото». — О, да этот Уилсон мудрец! — вставил Питер. — «Не сомневаюсь, мы бы уже услышали крик пострадавшего! — заверил я Уилсона, вернувшись за свой стол. — Обычно люди лучше скрывают радость, чем страдание. — Вот с этими словами я предложил Уилсону подарок. — Возьми себе одно. У меня этих русских безделушек достаточно, чтобы приготовить фирменный омлет а-ля Фаберже». Я выдвинул ящик стола и бросил ему сверкающую игрушку. Уилсон, который на протяжении десятилетий играл в мяч со мной и моим семейством — начиная с того первого воскресного обеда, когда мы играли в саду в бейсбол, как самая обычная семья, как и подобает семье, играющей в самую обычную семью, — ловко его поймал и, взглянув на ажурный узор, выложенный крест-накрест мельчайшими бриллиантиками на розовой поверхности, молча кинул его на столик рядом со своим креслом, и яйцо, покатившись, застыло, покачиваясь, около его пустой кофейной чашки из мейсенского сервиза. — Мне нравится эта живописная деталь, дорогой! — прокомментировал Питер, точно восторженный театральный режиссер. — Очень нравится! — «Тебе во всяком случае стоит сохранить пакет акций, — посоветовал Уилсон, — но заявляю сразу: они вряд ли позволят тебе сохранить лайнер «Глобал-один». Частное лицо не может иметь собственный 747-й!» «Позволят? — загремел я, — что значит позволят? Да кто посмеет отказать Данбару в его желаниях? Кто посмеет отказать Данбару в его капризах?» — Ну, разве что сам Данбар, — отозвался Питер. — Только у него для этого есть власть, или только что была власть, или когда-то была власть. — Я сделаю это условием дарения. Клянусь Богом, все будет по-моему! Стук в дверь заставил Данбара умолкнуть. Его глаза округлились: он стал похож на загнанного зверька. — Быстро! — Питер, подпрыгнув, бросился к нему и зашептал: — Притворитесь, что вы приняли свои таблетки, но только не глотайте! Завтра, старичок, нам предстоит великое бегство, великий побег из тюрьмы! — Да, да, — закивал Данбар. — Великое бегство… Войдите! — величественно воскликнул он. |
