С тихим рычанием священной механики дредноут чуть развернулся на поясном шасси.

— Довольно уже. Вставайте.

— …и должным образом назначенный представитель Бога-Императора… — заканчивал Киснарос, все еще не зная, куда ему смотреть.

— Бога-Императора? — Дредноут издал скрежет плавно провернувшихся шестеренок. Судя по грохочущему звуку, я предположил, что это смех. Или перезарядка внутренних орудийных систем: — Из-за того, что его назвали богом, и началась вся заварушка.

Киснарос опять сбился, уже третий раз за минуту.

— Что вы… я не…

— Ничего. Времена меняются, и в этом правда. — Машина войны развернулась к нам: — Итак. Что привело вас в ночное небо над Фенрисом, и почему бы мне просто не разорвать ваш крошечный флот на куски многочисленными орудиями замка?

При этих словах лорд-инквизитор выпрямился.

— Пожалуйста, назовитесь, сэр, как это сделал я. Затем переговоры могут начаться.

— Ты ослеп, маленький человечек? Оно написано на моем гробу.

Я не мог позволить этому продолжаться. Слова инквизитора были не просто богохульством, они граничили с истязанием.

+ Его зовут Бьорн, прозванный Разящая Рука. Первый Великий Волк ордена и второй верховный лорд Фенриса после ярла Русса, самого примарха. Они пробудили его, чтобы он говорил с нами. +

Киснарос не сводил глаз с бронированного корпуса и гроба из черного железа, установленного на фронтальной части.

— Вы… вы ходили в Век Императора?

Бьорн опять издал скрежещущий хохот.

— Ходил, бегал, мочился и убивал. Все это. Я встречался с Всеотцом, знаешь ли. Не раз сражался рядом с ним. Кажется, я ему нравился.

Киснарос медленно, медленно опустился на колени.

— Ох, ради… только не вы.

Дредноут повернулся ко мне, когда Киснарос рассказал ему историю Армагеддона.

— Это правда? — без лишних витиеватостей спросил он. — Ты сломал Черный Клинок?

Я посмотрел на саркофаг, закрепленный на фронтальной части и соединенный с корпусом адамантиевыми крепежами и трубками с жизнеобеспечивающими веществами.

— Это правда, ярл Бьорн.

— Просто Бьорн. Я больше не восседаю на тронах и ничем не правлю. Я видел Ангрона, как до Изменения, так и после. Сломать Черный Меч — не простое дело, рыцарь. Боюсь, этим подвигом ты заработал себе собственный ходячий гроб.

У меня кровь застыла в жилах.

— Я бы предпочел спать на Полях Мертвых рядом со своими братьями.

— Слова человека, полагающего, будто у него есть выбор. У героев его нет. Герои должны оставаться бессмертными, их нужно пробуждать каждые пару веков для очередной войны или чтобы поделиться древними преданиями с новым поколением.

Словно чтобы подчеркнуть свои слова, он сделал громоподобный шаг вперед. Его когти могли с легкостью охватить каждого из нас, поэтому та нежность, с которой он коснулся Анники, была очень трогательной. Машина войны с лязгом и дребезжанием повернула запястные серводвигатели, вращая когтями. Затем плоской частью остро отточенного лезвия она наклонила ее голову на одну сторону, затем на другую, разглядывая ледяные слезы на ее бледных щеках.

— Довольно слез, маленькая дева. Ты выглядишь, как морозорожденная. Какое племя, охотница?

— Сломанный Клык, Великий Волк, — пискнула она.

— Помню их. Злобные ублюдки, все до единого. Благословение, если в бою они на твоей стороне, и проклятье, когда нет. Но совершенно отвратные мореходы. Такая вот печальная правда.

Дредноут шагнул вперед, отпустив ее щеку.

— Нет лучшего зрелища на всех мирах, чем морозорожденная дева.