Тилар приблизился к этому дому с Ривенскриром наготове, жестом велел Дарт оставаться снаружи. Притолока была такой низкой, что ему пришлось нагнуться, чтобы заглянуть внутрь. В небольшом очаге посреди комнаты пылал огонь. Лучами от него расходились шесть каменных постаментов. На них простерлось шесть фигурок, закутанных в серые мантии, грязные и рваные.

Тилар почуял запах крови.

Она текла по постаментам, скапливаясь лужицами у ног лежавших. Скатывалась струйками вниз, бежала к огню.

Шагнув вперед, он приказал Дарт:

– Встань в дверях. Следи за площадью.

Она вошла в дом и остановилась у порога, как было велено.

А Тилар приблизился к одному из каменных лож. На нем вытянулась мертвая девочка, не старше пятнадцати лет, с прямыми светлыми волосами до плеч. Обычная девочка… если не видеть ее горла. Жуткого, раздутого, как у квакающей лягушки.

Певица.

Он заглянул в открытые глаза. Такое милое личико, и столько несчастий… Но можно ли винить в них ее? Рожденную черной алхимией, без ведома и согласия превращенную в сирену темной Милости? Она была не свободнее тех, кого связывала своей песней.

На горле ее виднелся неровный, глубокий разрез. На краях кровь уже подсыхала. Тилар толкнул носком сапога клинок на полу – обсидиановый, с бронзовой рукояткой. Тот лежал прямо под безвольно свисавшей с ложа рукой девочки.

Горло себе она перерезала сама.

Он шагнул к другому постаменту. Потом к следующему.

Там тоже лежали певицы.

Мертвые.

Тилар прикоснулся к щеке одной из них. Та была еще теплой.

Умерли совсем недавно… Он вспомнил печальный голос над озером. Возможно, то была и не песня‑манок. А последний плач одинокого ребенка, знающего, что его ждет.

Тилар обвел взглядом тела.

– Почему? – спросил он.

В этом вопросе заключалось несколько. Почему они себя убили? Стали не нужны? Им приказал так сделать лорд Ульф? И если да, что означало это для Ташижана?

А еще… С каменных постаментов смотрели в потолок широко открытыми глазами шесть одинаковых лиц. Тилар вспомнил сестер Мейлан. Которые были вирами.

Кровь застыла в жилах, когда пришло понимание. Эти девочки – тоже. Певицы‑близнецы – порождение виров.

Почему?..

Дарт вдруг попятилась от порога, позвала:

– Тилар…

Он повернулся к этому кошмару спиной, поспешил подойти. Дарт отодвинулась, давая ему выглянуть.

И он увидел, что наружу выбираются обитатели домишек, окружавших площадь, – кто на четвереньках, кто ползком. То ли почуяли, что крылатый страж улетел. То ли заметили появление незнакомцев.

Нагие, все в грязи и собственных нечистотах. Худые как скелеты, обтянутые кожей, с волосами, сбившимися в колтуны. С переломанными некогда и криво сросшимися руками и ногами. С устремленными вперед, вверх, в никуда глазами… сияющими Милостью.

Бродяги.

Плененные безумные боги.

Всего двенадцать.

Скованные цепями, выползали они из своих каменных логовищ. Один уставился в небо и завыл. За ним – другой. Женщина села у дверей, стала рвать на себе волосы. Мужчина встал на колени, начал царапать камень, ломая ногти, раня руки в кровь.

Песня‑манок больше не держала их, но они находились в ином плену, еще безысходнее, в безумии своем не сознавая, что могут разорвать железные цепи с помощью Милости.

Колючка… Неистребимый сорняк, который так хорошо описал Роггер. Выдергиваешь его – и корни уходят вглубь, расползаются вширь. Этих несчастных погубила песня‑манок, проникшая в их разум. И теперь, когда умолкли певицы, к безумию добавились страдание, которого они не в силах понять, ужас, которым они скованы прочнее, чем цепями. Он видел, что случилось в результате в Сэйш Мэле – не только с подданными, но и с самой богиней.