За день до казни Филипп по-прежнему смотрел, не отрываясь, в окно, а его отец с Монтегю в тысячный раз перебирали все возможности побега. Они вели приглушённую беседу, но Филиппа совершенно не интересовала эта беседа. Стража с утра вела себя непозволительно наглым образом. То и дело слышались оскорбления в адрес арестантов, которые приводили графа и Монтегю в ярость. Они вскакивали с места и, подскакивая к двери, громко кричали:

– Дайте нам меч и мы покажем вам, чего стоят ваши насмешки! Подлецы! Мерзавцы!

На один из таких порывов охрана с хохотом ответила:

– Лучше взгляните на своих друзей, они как раз проплывают мимо!

Услышав слова стражи, Филипп впервые отошёл от окна и присел на корточки в углу камеры, скрестив руки. Граф и Монтегю бросились к окну. У них почти одновременно вырвался крик ярости. Течение Сены несло мимо них десятки мёртвых тел.

– Они плывут все эти дни, – раздался тихий голос Филиппа.

Граф опустился на колени перед сыном.

– Господи, Филипп, все эти дни ты смотрел… слов не хватало, граф обнял сына. Филипп крепко обнял отца.

Монтегю тоже опустился на колени и, воздев руки, прошептал:

– Господи, не за себя прошу, а за Филиппа. Спаси ему жизнь, спаси… молю тебя, ибо только тогда я умру, зная, что ни один из врагов наших не уйдёт от наказания.

Утро казни неумолимо наступало. Отец и сын о чём-то тихо беседовали. Монтегю, поглощённый собственными мыслями о вечности, не слышал их. В одиннадцать часов двери камеры со скрипом отворились, пропуская священника в сопровождении стражи.

– У вас ровно один час, – предупредил стражник, затворяя за собой дверь.

Священник пристально оглядел приговорённых к смерти. Взгляд священника чуть дольше задержался на Филиппе. Через некоторое время после прихода священника раздался его негромкий голос:

– Я отец Себастьян, прислан исповедовать вас перед долгой дорогой к отцу нашему небесному. Дети мои, для вас настал час исповеди. Облегчите свои души перед длительной дорогой, дабы создатель наш всемогущий открыл перед вами двери царства своего и принял в свои объятия.

Ги де Монтегю опустился на колени перед священником.

– Раскайся в грехах своих, сын мой, облегчи душу, прими господа нашего в своё сердце. Благословляю тебя от его имени. Во имя отца! Сына! И святого духа!

Священник осенил Монтегю, чем немало удивил его.

– Я ведь ещё не начинал исповеди, святой отец!

– Ты чист душой и сердцем, сын мой, – и господь видит это!

– Надеюсь, – пробормотал Ги де Монтегю, начиная исповедь, – отец, я грешен. Я убивал людей, но никогда из личных выгод. Я изменял своей бедной жене, и в эту минуту раскаиваюсь в содеянном. Я был плохим отцом моему сыну. Я оставил его одного перед лицом коварных и могущественных врагов, и это тяготит меня, ибо я не смогу более служить ему защитой.

– Господь защитит, сын мой. Продолжай.

– Мне нечего добавить, святой отец. Я прожил тридцать пять лет, и прожил достойно.

Священник перекрестил Монтегю.

– От имени и во имя господа нашего отпускаю грехи твои, сын мой. Пусть мир и спокойствие воцарятся в твоей душе. Умри без страха, сын мой, ибо господь пошлёт своих ангелов навстречу тебе. Благословен будь. Именем господа нашего, Иисуса Христа, – священник вновь перекрестил Монтегю.

Монтегю поцеловал руку священника и, уже усаживаясь рядом с Филиппом, пробормотал себе под нос:

– Странный священник, клянусь честью!

– Во имя отца, сына и святого духа, – священник перекрестил графа.