— Это же дважды Герой Советского Союза Султан Амет-Хан. Ему на площади бюст поставлен. Ты что, не соображаешь? — пытается помочь Султану какая-то незнакомая доброжелательница.

Но девицу, не избалованную утонченным воспитанием, несет:

— А по мне пусть он хоть четырежды Герой. Мне наплевать на это. Мне пропуск давай. Есть — иди, нет — поворачивай…

Поворачивай? Тебе, значит, наплевать? На кого ж тебе, интересно, плевать? Лично на меня или на всех, кто воевал за это море, за эти горы, за это небо? Только на живых или на мертвых тебе плевать тоже? Может быть, тебе на все и на всех плевать? Стоп. Не волнуйся, Султан. Не выходи из себя. Ну, какой тут рубеж — всего-навсего калитка, ведущая к морю, всего-навсего глупая, нахальная девчонка на краю алупкинского городского пляжа. Спокойно, Султан.

И он молча идет вперед. Глаза в глаза — и идет. Только одна бровь чуть приподнята, только губы поджались. Вот так он смотрел когда-то в перекрестье коллиматорного прицела: сдержанно, уверенно, не мигая.

— Вот черт! — говорит девчонка ему вслед и никак не может понять, почему она все-таки пропустила этого странного человека. Действительно, почему? Ведь могла бы и настоящий скандал учинить и в свисток засвистеть могла бы. Есть у нее свисток…

А он уже забыл о девчонке. Увидел море и все забыл. Зеленоватое, в свежей мыльной пене у берега, море сегодня ласковое и спокойное. Султан смотрит вдаль с удивлением и тихой радостью, будто давным-давно не видел этой красоты.

Море велико, почти как мир, море полно неожиданностей, почти как жизнь, море — это… хорошо, очень хорошо, почти как небо.

Очень давно маленький Султан должен был написать школьное сочинение на всем известную старую-престарую тему: «За что я люблю свою Родину». Не мудрствуя лукаво, он вывел на тетрадном листе: «За Черное море, за Ай-Петри». Больше он ничего не придумал тогда. Ему поставили двойку. И он никак не мог понять почему. Ведь написал человек правду, чистую правду.

Взрослый Амет-Хан, дважды Герой страны, лауреат, заслуженный летчик-испытатель, многократный кавалер высших орденов Родины, комментируя это достопамятное событие, замечает вскользь:

— Ты понимаешь, что получилось: я тогда еще общих слов не знал.

— А теперь?

— Теперь, конечно, знаю, но все равно не люблю. Черное море — это моя родина. И Крым — это моя родина. И Ай-Петри — это моя родина. Не будет Черного моря, не будет Крыма, не будет Ай-Петри, ну, для чего мне тогда жить?

2

Вот здесь, на этом самом ласковом берегу, все и началось. Мальчишка валялся на пляже, глядел в бескрайнюю морскую даль, прислушивался к переменчивому голосу моря и, сам того еще не понимая, покорялся великой силе неизмеримого пространства.

В городе была школа — скучные уроки, казенное однообразие классов, гудевших тяжелым мушиным гудом; там были бесконечные нотации, бессчетные наставления на путь истинный; там каждый новый день в точности повторял день предыдущий. А здесь море распахивало свои синие объятия и браталось с голубым куполом неба; здесь жила волнующая, все время изменявшая цвет, запах, облик бесконечность мира; здесь вольные птицы пилотировали над серыми камнями берега с лихостью и азартом боевых истребителей. Словом, здесь была настоящая жизнь.

Как это случилось, он не знает — не заметил, не запомнил, не понял до сих пор, но это случилось: мальчишка перестал принадлежать плоской земле, ее унылым одинаковым домам, ее размеренной, словно ход стенных часов, повседневности. Султан Амет-Хан отдал себя пространству, которое принадлежало птицам.

Сначала это была только мечта. Но пришло время, и начались действия: едва дотерпев до окончания школы, он перешел в ФЗО, одновременно поступил в аэроклуб.