Лекарь помимо воли опустил глаза к моей руке, откинувшей полу плаща, обнажив эфес шпаги. Острая сталь вылетит из ножен и ужалит насмерть менее чем за удар сердца, быстрее, чем фитиль поджигает порох на полке мушкета. Распластанное тело, пробитое насквозь, лучше любых других свидетельств доказало – я не привык колебаться, если необходимо пустить оружие в дело.

– Что вам угодно, пан француз?

– Присмотреть, все ли сделано для врачевания арестанта. По меньшей мере он обязан дожить до прибытия круля Генриха. Далее – все в руках Божьих.

– Вы – гугенот? – вмешался святоша со своим, наверное, самый актуальным в эту минуту вопросом. Считал вредным для выздоровления доброго католика присутствие еретика? Получи сдачу той же монетой!

– Нет, панове! Упаси Господь! Ну а вы, святой отец? Вижу, в сутане, но вдруг в глубине души разделяете ереси Кальвина?

Он заквохтал от возмущения, утратив дар членораздельной речи, а я продолжил закручивать гайки:

– Нам известно также, что объявленная веротерпимость в Речи Посполитой простирается непозволительно далеко, до измены вере Христовой. Вы терпите не только кальвинистов, униатов и православных, но даже иудеев! А в Литве, говорят, и мечети есть?! Без попустительства римской церкви сие невозможно! Поэтому я повторяю вопрос, вы – еретик? Или сочувствуете еретикам? Или все же верны святой вере?

Рука потянула шпагу вверх, обнажив три вершка стали между гардой и ножнами. Заподозривший в моей персоне французский вариант великого инквизитора, ксендз попятился к дальней стене, терзая пальцами крест, и истово залопотал:

– Как же, верен, сеньор, Господу Богу нашему Иисусу Христу и святой католической церкви…

– Вот и славно, что я сразу же нашел единомышленника. Не затруднит ли вас, святой отец, до приезда его королевского величества составить список дворян и видных горожан, не столь крепких в католической вере, как мы с вами? Вижу – согласны. Так приступите к богоугодному делу немедленно, а я сам прослежу за медикусом. Знаю, лекари слишком часто имеют дело со смертью и посланниками дьявола, являющимися за грешными душами, и порой сами не могут устоять перед соблазном.

С фанатиками – как с капризными детьми, чем пороть, проще переключить внимание на другую игрушку.

Ксендз с облегчением ретировался, а я предложил помощь эскулапу.

– Дуэльный опыт учит оказанию помощи, пан…

– Пан Ежи Чеховский, а вы, позвольте спросить…

– Луи де Клермон, сеньор де Бюсси д’Амбуаз.

Уставился на меня оценивающе, и он прав. Дворянский титул – ни в коей мере не свидетельство умения латать человеческие тела. Мой визави был худосочный, чернявый, горбоносый, с близко посаженными глазами, я бы скорее принял его за еврея, а не за поляка. Но в эту эпоху скрывать еврейское происхождение под фамилией из другой нации не практиковалось. Пусть так – Чеховский.

– Пуля прошла навылет, сеньор де Бюсси. Но, как обычно случается, вырвала клок из одежды, думаю – он застрял в ране. Если не вытащить, плечо раздуется, покраснеет, начнет смердеть, а пан Огинский умрет от горячки.

– Мне так и так умирать, – впервые подал голос пациент. – Оставь меня, лекарь. Не мучай напоследок!

– Не в правилах Чеховских бросать начатое на полпути. – В голосе медикуса послышался польский гонор, мол – не шляхта мы, но честь имеем. – Пан Огинский, выпейте моего зелья.

Он влил сивушную дрянь прямо в рот раненому, предусмотрительно зажав тому нос. Шляхтич попытался ухватиться здоровой рукой за склянку, задохнулся и вынужденно проглотил.