– Теперь привяжем руки и ноги к столу, – решил Чеховский. – А что, в Париже это не принято?

– Отчего же. Гуманнее, чем огреть по голове обухом топора.

Я не шутил – действительно слышал о такой анестезии.

Лекарь шустро опутал пострадавшего вожжами от гужевой упряжи, Огинский только пьяно промычал. Зафиксировав пациента, Чеховский смазал самогоном острый нож сапожного типа и точными движениями вскрыл плечо, словно разделывал моего пленника на мясо. Достаточно было прочистить рану примитивным зондом!

Убрав кровавые ошметки, наверно – от кафтана или камзола, медикус ловко сшил мышцы и дырищу на коже обычной суровой ниткой, тоже смоченной самогоном, кончик предусмотрительно вывел наружу. Пациент побледнел до синевы, в нормальных условиях ему бы можно помочь переливанием крови, но здесь ничего подобного еще не знали.

– Скажите, пан Чеховский, откуда у вас знание о целебных свойствах этого… гм… зелья?

– Русского хлебного вина? Его еще мой дед применял. У нас не найти, он из похода на московитов привез, со смоленской винокурни. Рану в походе промыть нечем было, вода кончилась, колодцы потравлены, вот он и промыл себе вином. И зажило, только след от бердыша дед до смерти носил. А кто не промыл, так и слегли в огневице, и померли многие.

Он быстро перекрестился, лишь на миг прервав шитье по живому, но я заметил – не очень-то лекарь религиозен. Самогонку, судя по сивушному амбре, ухитрился сам выгонять, дедова кончилась, а секреты приготовления хлебного вина – первача, настоянного на травах – не постиг. Но сам дошел до многого, чего наука шестнадцатого века не знает. Может быть полезен. Не ровен час, кто-то из наших будет лежать на столе с лишними дырками в теле.

– Понимаю… Что же ксендз у вас над душой висел?

– У ксендза своя правда – исповедовать и положиться на волю Господа. Мое врачевание он обзывает покушением на Божье провидение. Я в его глазах еретик, хоть и хожу в костел.

Можно попробовать объяснить ксендзу, что все в воле Божьей, и Господь позволяет врачевать, не обрушивая гром и молнии на голову лекаря, но этот спор повторялся миллион раз и бесполезен, потому что религия взывает к вере и чувствам, а не к фактам и логике. Мои же чувства говорили о другом – Чеховский первый человек в Польше, мне симпатичный. Не считая, само собой, новоиспеченную вдову, но к ней возник интерес в корне иного рода.

– Ежи, вы – дипломированный эскулап? Дворянин?

– Что вы, сеньор! Из мазовецких мещан. Учился как мог, практику имею в Лодзи…

– Но не жируете.

Он сконфузился. Черная куртка с когда-то бархатным, а сейчас просто вытертым итальянским воротником и бесформенный берет, напоминающий формой ночной колпак Генриха Анжу, никак не свидетельствовали о достатке.

– Скромно живу. Откладываю. Вот… Готово. Нужно будет лишь нитку удалить.

– И не женаты, полагаю, – я не отступился от своего.

Мужчине было лет тридцать. В тусклых усах виднелась седая нитка – и за эти тридцать лет хлебнул лиха.

– Нет, сеньор. Вот вернусь домой…

– Есть предложение лучше. Вступайте в свиту короля Генриха. Жалованье твердой французской монетой, а не польскими злотыми вас устроит? И пациентов с дырками вам обещаю для практики – не соскучитесь. Сегодняшний день тому подтверждение.

Чеховский задумчиво вытянул губы, вытирая руки от крови тряпицей.

– Французская служба… Пшепрашам, сеньор де Бюсси, меня наши превратно поймут.

– Польская служба, Ежи. Наш Генрих, не забывайте, приехал сюда на польский престол.