Мимо прошли двое. Дед Фишка узнал гундосый голос Демьяна Штычкова.

- Мы их выкурим из буераков, выкурим!-говорил Демьян громко.

Дед Фишка понял, что речь идёт о партизанах, и подумал:

«Выкурим, выкурим»! Руки у тебя, гундосый, коротки!»

Голоса затихли вдали. Дед Фишка выбрался на дорогу и торопливо зашагал к дому. Но не прошёл и десяти шагов, как перед ним возникла тень человека. Дед Фишка хотел было скрыться, но было уже поздно.

- Кто это?-послышался встревоженный голос.

- А, кум Андрей… Это я!-сразу повеселев, сказал дед Фишка.

- Данилыч?.. А я со сходки иду.

- Ну-ну, расскажи, кум. Об чём там, кум, судили-рядили?-с живостью спросил дед Фишка.

- Эх, кум, совсем мужику край пришёл!-с сердцем сказал Андрей Горшков.- В солдаты вот на старости лет угадал.

- Что ты говоришь, кум? Как так?-изумился дед Фишка.

- Да так. Всех мужиков под ружьё берут. Сам этот Ерунда, ни дна ему, ни покрышки, по бумаге приказ вычитывал.

Они ещё поговорили несколько минут о сходе и наказах Филиппа, сына Андрея, скрывшегося от мобилизации в партизанский отряд Матвея Строгова, и разошлись.

Утром деду Фишке надо было отправляться в лес готовить дрова.

Выйдя за село, он увидал мужиков, выстроенных на широкой поляне. Солдаты суетились возле них, кричали и ругались, обучая ружейным приёмам.

Бабы и ребятишки сгрудились в одну кучу и глядели на всё происходящее, печальные и молчаливые.

Дед Фишка подошёл к толпе, посмотрел на мучения, с какими мужики осваивали солдатские мудрости, и повернул обратно.

Всё, что происходило в селе за последние сутки, очень озадачивало его. В самом деле, зачем понадобилось штабс-капитану Ерунде учить стариков военному делу? Ясно было, что белый атаман что-то замышлял. Но что же? Обеспокоенный этим, дед Фишка тихонько брёл огородами и пустырями, не зная, на что решиться: бежать ли к Матвею или сначала попытаться всё доподлинно разузнать? В одном из огородов, возле невзрачной, закопчённой бани, толпились бабы. Они стояли плотной кучкой и тревожно о чём-то разговаривали.

«Знать, слушок какой-нибудь появился. Зря бабы собираться не будут»,- подумал дед Фишка и, сунув в карман шаровар кисет, направился к ним.

- Доброе утро, сударушки! - крикнул старик. Бабы повернулись на его голос, и Зотиха, до неузнаваемости постаревшая за последние дни, воскликнула:

- Да тебя, дед Фишка, видно, сам бог к нам посылает! Только-только разговор о тебе был.

- А бог и шепнул мне: сходи, дескать, к бабам!

Но шутка не получилась. Зотиха подняла на него мученические глаза, не высохшие ещё от слёз, и с болью в голосе сказала:

- Беда, дед Фишка! Сгубят они наших мужиков в буераках. Ни один не уйдёт!

Дед Фишка смотрел на Зотиху с недоумением.

- Слух, вишь, Данилыч, прошёл,-заговорила Дубровчиха своим низким голосом,-будто не зря мужиков ружью-то учат. Говорят, вот-вот погонят их солдаты наших беглых мужиков бить. Вот они, какие дела-то, Данилыч. Стоим и горюем. Надо бы мужикам весточку подать, да куда мы годны: ни троп, ни дорог к ним не знаем.

- А слух-то от верного человека?-нетерпеливо спросил дед Фишка.

- Куда уж вернее, Данилыч! - воскликнула Дубровчиха.- Солдат, вишь, один проболтался, из тех, что у Поярковых на постое. Выпили они вчера с Емельяном, захмелели, он возьми и скажи: «Эх, хозяин, хозяин, не завидую тебе!»-да и выложил всё от чистого сердца.

Дубровчиха умолкла, и все бабы смотрели теперь на деда Фишку, словно он мог успокоить их надорванное тревогой сердце и помочь в беде.

Слух был правдоподобен. Теперь становились понятными и слова Демьяна Штычкова, бахвалившегося тёмной ночью: «Мы их выкурим из буераков, выкурим!» Надо было что-то делать-и как можно скорее.