Судя по моим жестам, можно было подумать, что головной убор закрепили под подбородком малыша тройным морским узлом.

– Мальчик в коляске, понимаешь? – Я вытянула перед собой руки и повозила ими взад-вперед.

Барклай переложил голову на другое плечо, продолжая смотреть на меня с доброжелательным любопытством психиатра, диагностирующего очень интересный случай.

– У него еще мишка был! – не сдавалась я.

Показывать мишку любящие родители научили меня еще в нежном возрасте двух лет: я скривила стопы, свесила руки до колен и, покачиваясь, как заводная игрушка, басовито напела незабываемое:

– Мишка косолапый по лесу идет! Шишки собирает, песенки поет!

Вероятно, в отрепетированной с раннего детства роли Топтыгина я была достаточно убедительна, потому что на слове «песенки» Барклай издал низкую горловую ноту, отклеил попу от асфальта и деловито потрюхал за угол. Продолжая косолапить, я заковыляла следом.

– Гау! – победно возвестил пес, возложив лапу на глухую металлическую калитку.

– Гау-гау, гау, гау! – тотчас же понесся истеричный лай с другой стороны забора.

В узкую щель между нижним краем калитки и тротуарной плиткой высунулась одна тонкая мохнатая лапка и блестящий нос, похожий на черную пуговку, нашитую на белую кроличью шубку. Барклай с брезгливым интересом обнюхал фрагменты несерьезного противника, фыркнул и, очевидно, сочтя ниже своего достоинства лаяться с болонкой, неторопливо, вразвалочку, двинулся в обратном направлении – к Денисовой машине. Я осталась под забором одна – не считая хозяйской собачонки, конечно.

Ничего похожего на звонок вблизи калитки не наблюдалось, поэтому я тихонько прижала тапкой собачью лапу, и обиженная болонка залилась такой трелью – куда там курскому соловью!

– Чего надо? – из щелочки, которую я приняла за прорезь почтового ящика, донесся хриплый голос неопределенной половой принадлежности.

– Хозяйка нужна, – уверенно отозвалась я.

– Чего надо? – повторил голос. – Мы с рук ничего не берем, идите себе дальше!

– Сами идите! – рассвирепев, рявкнула я в щелочку динамика. – Совсем обнаглели, буржуи проклятые! Второй раз заказное письмо приношу, а двери никто не открывает, а почтового ящика на заборе и в помине нет! Вот останетесь без своей корреспонденции – не жалуйтесь потом!

Выкрикивая эти угрозы, я выворачивала карманы своего жакета, торопясь отыскать конверт, подобранный в прихожей у Трошкиной. Так, листок перепрятать в карман юбки, эту писульку я потом прочитаю… А что же затолкать в конверт, чтобы он не был предательски тонким и легким? Я не нашла ничего лучшего, как сунуть туда собственный носовой платочек. Разрушения, коснувшиеся моего костюма, батистовый сморкальничек не затронули, он остался чистым, отутюженным, крахмально-жестким и идеально подошел по размеру.

Я прошлась кончиком языка по клеевой полоске на клапане конверта и припечатала его кулаком, когда калитка бесшумно приоткрылась. В щель высунулась голова в лиловых ежиках бигуди, очках для подводного плавания и стерильной медицинской маске.

Маска меня особенно озадачила. А нет ли где-нибудь над забором камеры слежения, талантливо замаскированной под скворечник или осиное гнездо? Может, бигудястая тетка увидела меня, всю такую растрепанную и сильно септическую, на экране монитора и прежде, чем открыть дверь, срочно напялила маску, спасаясь от возможной заразы? А плавательные очки ей в таком случае зачем? Чтобы милостиво скрыть от меня слезы, навернувшиеся на глаза добропорядочной гражданки при виде такого жалкого зрелища, как я?!

Гражданка тем временем просунула большие пальцы под резинки очков и переместила окуляры на голову, занятно пристроив их поверх бигуди, которые после этого стали походить на морских ежей.