Я узнал, что её зовут Катрине, что у родителей полна мошна, а у неё «межлюбовный» антракт. Из чего только ни склеивается любовь... Остаток ночи я проговорил с ней одной.

Катрине, насколько я её знаю, без колебаний позвонила бы в полицию, начни соседи при ней праздник в четыре утра. Но я не столь нетерпим, а она в Гейлу. Конечно, знай я о такой звукопроницаемости перекрытий заранее, сомневаюсь, что мы стали бы покупать эту квартиру. Теперь они затеяли танцы в гостиной, топочут как стадо слонов, пытающихся попасть в такт, под диско семидесятых, чуть ли не Би Джизову «Stain Alive», если я не ошибаюсь. То есть ни сугубо интеллектуальным, ни тихим сборище наверху не назовёшь.

Проще простого было бы подняться наверх, пожаловаться на шум и набиться в гости. Сильвия — слушательница Уитни Хьюстон — наверняка предпочтёт загасить конфликт таким образом. В конце концов, вряд ли она знает меня хуже, чем большинство уже присутствующих. По меркам таких ночных погуделок человек, с которым вы когда-то потрепались минуты две у почтового ящика, идёт по графе «друг детства», не меньше. И я бы, не прибегая к натужным уловкам, всё увидел. По квартире-то она меня проведёт, никуда не денется. Я так воодушевляюсь, что открываю шкаф поискать одежду, что-нибудь элегантно-небрежное, будто я впопыхах в темноте натянул на себя первое, что под руку попалось.

Но всё кончается тем, что я никуда не иду. Больно депрессивное мероприятие. Наверняка сама Сильвия в той стадии, когда уже опостылели все, и тут я, трезвый, циничный, знающий, куда и зачем пришёл, к тому же физически неспособный догнать остальных по части выпивки.

Поэтому в ожидании, когда празднование пойдёт на убыль, я лежу на покрывале наполовину одетый — в джинсах и с голым торсом — и листаю книжку Роберта Хью о модернизме. Они держатся до семи утра, когда гудящая группа, видимо основной контингент, низвергается вниз с шумом, напоминающим детский сад на экскурсии в зоопарке. Постепенно звуки наверху замирают, и ещё несколько ног топочут по лестнице, на сей раз с меньшим грохотом. Какое-то время я продолжаю вслушиваться, не остался ли кто-то с ночёвкой, любовник, к примеру. Поразительно, но я понимаю, что не отказал бы себе в удовольствии послушать рулады, которые выдаёт в постели царица сегодняшней ночи, несравненная Сильвия.

Но всё тихо, должно быть, она в поисках утешения и отдохновения инспектирует холодильник. По правде говоря, мне даже обидно, и за неё, и за себя.

Прежде чем заснуть, я сочиняю несколько строк, собираясь походя опустить этот листик стильной почтовой бумаги в соседский ящик:

Дорогая соседка!

Что касается прошедших выходных, хотел бы по-дружески напомнить вам, что внутренний распорядок предписывает известную степень тишины после 22.00. Между нами говоря, было шумно. По счастью, никого, кроме меня, дома не было, а мне случается пренебрегать ночным сном. Надеюсь, вечеринка удалась.

С дружеским приветом,

Сигбъёрн Люнде.

Выразиться более куртуазно просто невозможно — особенно я доволен тем, что сумел дважды втиснуть слово «дружеский». Чего-чего, а конфликтов с соседями мне не надо. Ну а каллиграфия моя безупречна при любых обстоятельствах.

Мне и в голову не приходило рассчитывать на ответ, но, доставая в понедельник вечером почту, я обнаружил в своём ящике записочку, написанную почерком, в котором причудливо сошлись округлость линий из девичьих альбомов и наихудшие образчики врачебных записей в историях болезней. Текст был стилизован под мой собственный:

Дорогой сосед!

Что касается прошедших выходных, не могу не выразить своего глубокого сожаления по поводу случившегося, равно как не признать, что пригласить гостей в столь поздний час было с моей стороны отчасти необдуманно.