Я достаю блокнот, мягкий карандаш и на пробу провожу несколько линий. Если я правильно понимаю, речь идёт об объёмистом, гипертрофированном венерином бугорке. Во время учёбы я проходил и рисование обнажённой натуры, но без энтузиазма, меня это всё же смущало. Я боялся, что буду не столько рисовать, сколько глазеть. Хотя Кристиан, друг Катрине, представляя меня как-то в компании, выразился так: «Покажите Сигбьёрну фото красотки, которая сидит на диване, выставив всё хозяйство, и Сигбьёрн ничего, кроме дивана, не заметит». Это неточно и несправедливо. Обнажённое женское тело интересует меня в нормальной степени, если не в большей, учитывая, что я воспринимаю мир в первую очередь глазами.

Чтобы особенность женской анатомии бросалась в глаза, ноги, я полагаю, должны быть нешироко раздвинуты. Женщина, естественно, в теле, поэтому я рисую бёдра широкими и кое-где насекаю короткими штрихами схематичные складки. Эскиз представляет собой фрагмент женского тела от пупка примерно до середины бёдер; достаточно, я думаю.

Так, теперь «подушка», предположительно каплевидной формы — тяжёлая мясистая складка, оползающая вниз от верхнего края срамных волос и образующая своего рода двойной живот, который торчит вперёд — и заметен, наверно, даже в профиль под облегающим платьем — и в то же время затеняет и щель, и даже анус (его я точно рисовать не собирался). Готово.

Теперь из «подушки» (капли!) надлежит вырезать рабочие детали, и я, казнясь, быстрыми и неточными движениями намечаю отверстие и нечто в нём, какое-то жёсткое, мёртвое, никуда не годное. Я пытаюсь сгладить линии, но лишь развожу грязь, так что приходится брать новый лист и переводить абрис, чтобы попробовать заново.

Интересно, что я ни разу в жизни, насколько я помню, не рисовал женских прелестей так вот на досуге.

На этот раз я действую с тщанием и то и дело пускаю в ход ластик, чтобы сделать «подушку» более открытой и раздвоенной, и вдруг вспоминаю, что видел на фото актинию и она безумно похожа на мою картинку. Затем я рисую малые половые губы, не высекаю их на грубый манер порно, а распускаю, и они обмякают, как шевелится в струе воды на актинии бахрома из отмерших клеток. Это не прояснит вопросов физиологии, но мне хочется, чтобы и телесности, и мокрявости было с перебором, и я бьюсь над рисунком. Я принимаюсь вырисовывать волосики, робкие, выбритые — как я себе представляю — в расчёте на открытый купальник, не скрывающие своеобычности бугорка.

На мне лишь халат, и пока я дорисовываю последние штрихи, большим и указательным пальцами левой руки я принимаюсь неспешно наяривать пенис, в одном направлении, от основания к головке.

До чего я силён по части рисования! Вот вам «подушка» во всей своей красе, она растеклась как капля и смотрится как украшение. Рисуя — а картинка уже готова, я лишь обвожу контуры для броскости, — я будто совершаю некий метафизический ритуал, шаманю. Многие народности, особенно африканцы, приписывают рисованию огромную оккультную мощь; изобразить что-то равнозначно тому, чтобы вызвать это к жизни, обрести власть над ним. Когда я бережно касаюсь карандашом линий рисунка, у меня такое чувство, будто я глажу оригинал, и мне чудится, что Сильвия охает у себя, наверху, когда некая неодолимая сила заставляет её ласкать себя в этих местах, тут, там, здесь, и назад, не теряя ритма, будто кто-то на расстоянии направляет её руку.