– Ладно, – вздохнул Берни и пообещал: – Я пойду все проверю и вернусь. – Говорил он как-то неуверенно.

– Спасибо, – поблагодарил я (ведь о хороших манерах нельзя забывать даже в самые темные времена). Но Берни уже ушел.

Я повесил трубку и обернулся. Мой верный спутник Лазло, стоявший рядом, кивком велел встать.

– Пошли, Декс, – позвал он.

Я поднялся, по-прежнему в каком-то тумане, и Лазло повел меня в мою уютную норку. Я сел на койку, и впервые за долгое время она, со своим несчастным «матрасом», не казалась мне жесткой.

Мне было о чем подумать: к примеру, об обвинении, которое должны были выдвинуть в первые двое суток после ареста. Я смутно помнил что-то такое с университетских занятий по уголовному праву. Кажется, это одно из базовых моих прав, вкупе с презумпцией невиновности, – и то, что Андерсон каким-то образом лишил меня обоих, порядком тревожило. Очевидно, все было гораздо хуже, чем я себе представлял.

Я вспомнил о своем соседе, который сидит тут с восемьдесят третьего. Интересно, кто арестовал его – не отец ли детектива Андерсона? А еще интересно, будет ли здесь, лет так тридцать спустя, сидеть какой-нибудь седобородый Декстер и слушать, как за стенкой какой-нибудь новый Лазло (может, даже Лазло-робот) рассказывает еще одному обреченному дурню, что старый простофиля Декстер до сих пор тут – ждет своего суда.

Интересно, будут у меня еще зубы? Не то чтобы они были особенно нужны для сырообразных сандвичей, но все равно, зубы есть зубы – мелочь, а приятно. Улыбка, пускай и фальшивая, становится лучезарней. К тому же, если я останусь без зубов, получится, что всю свою жизнь я напрасно тратился на зубную пасту. Тогда я поклялся, что сохраню свои зубы.

Так или иначе, меня больше волновало, как бы сохранить остатки здравомыслия, потому что положение моих дел не вселяло особой уверенности. Я оказался в самом страшном своем сне, заточенный в крошечной камере, из которой нет выхода; я потерял власть над происходящим и теперь мог контролировать разве что свое дыхание. Хотя и это, пожалуй, спорно, потому что попробуй я его остановить – и оно мне не подчинится. Не понимаю, почему здесь не поощряют самоубийств: они бы решили трудности с перенаселением, сэкономили бы деньги и время Лазло и его товарищей.

В неволе, в тупике, в ловушке; и нет конца кошмару. А теперь еще и назначенный мне судом адвокатишка под оглушающе жестокие фанфары бюрократии сообщает, что с моими бумагами что-то не так, но сказать, что же именно, не считает нужным. Разумеется, я полагаю худшее. Может, конечно, быть еще хуже, если, к примеру, на здешней кухне закончится сырообразное вещество, но все-таки; должен же быть хоть какой-то предел, когда даже несуществующий бог решит: «Ну все, довольно!» Как бы зол он ни был на Декстера за то, что тот нагадил в песочнице, – может, уже хватит?

Похоже, что нет.

На следующий день стало действительно хуже.

Я, как всегда, сидел в своей камере, занятый чрезвычайно важным и полезным делом (дремал). В последнее время днем меня клонило в сон, и способствовал этому, помимо прочего, мой обед. Сегодняшними пищевыми изысками стали сандвич из «кажется курицы», баночка желе и странная красная жидкость, прикинувшаяся фруктовым соком. Разморенный обедом, я почти сразу же прилег отдохнуть. Но не прошло и двух минут, как послышался лязг дверей.

Я сел. Опять Лазло. Только в этот раз с цепями в охапку.

– Поднимайся давай.

– Выдвинули обвинения? – с надеждой спросил я.

Лазло покачал головой.

– Детектив к тебе. Повернись.

Я сделал, как велено, и через несколько мгновений был намертво закован в цепи.