|
Это ужасно, потому что приводит сразу к большому количеству жертв. Однако гораздо хуже то, что множество отдельно взятых людей, разделенных пространством и временем, каждый на свой страх и риск, каждый, повинуясь собственным побуждениям и преследуя свою цель, совершают одно и то же: грабеж, мошенничество, убийство, предательство. Эти преступления направлены против их же друзей, товарищей, братьев, против родителей, детей, мужей, жен, любовников и любовниц, от которых они хотят избавиться. Против тех, кого, возможно, они когда-то любили больше всего на свете, за кого, не раздумывая, отдали бы жизнь, за кого готовы были убить, если бы им кто-то угрожал. Может быть, когда-то они покончили бы с собой, если бы узнали, что в будущем будут способны нанести страшный удар по тем, кого беззаветно любят. А сейчас они, не колеблясь, сами готовы убить тех, кто был им когда-то дорог, и не испытывают при этом ни угрызений совести, ни жалости. Именно об этом говорил Дервиль: "Мы видим все одни и те же низкие чувства, наши конторы — сточные канавы, очистить которые не под силу человеку. Чего я только не нагляделся…" — На этот раз Диас-Варела цитировал по памяти. Он не закончил цитату, потому что не помнил до конца или потому что не собирался ее заканчивать. Он снова смотрел на обложку книги. На ней, насколько я могла рассмотреть, был изображен гусар (наверное, это был гусар) с орлиным носом, длинными черными усами и потерянным взглядом, — автором, скорее всего, был Герикольт.
Потом он словно очнулся ото сна и закончил: — Это довольно известная новелла, хотя я услышал о ней не так давно. По ней даже сняли три фильма, представляешь? Когда мы влюблены (особенно если влюблена женщина и особенно когда любовь только зарождается и наш избранник еще тайна за семью печатями, которую нам предстоит раскрыть), нас интересует малейшая мелочь, которая интересна тому, кого мы полюбили, или которая может рассказать нам что-нибудь об этом человеке. Мы не просто делаем вид, что нам это интересно, чтобы доставить удовольствие любимому, чтобы покорить его сердце или чтобы удержать свои еще очень шаткие позиции: нам действительно хочется все знать о нем, хочется разделить с ним его мысли, его чувства, его сомнения — все, что его радует и печалит. Разделить его восторг и отвращение, его страхи, его заботы, даже его навязчивые идеи. И уж конечно мы хотим знать, о чем он думает, а потому, когда он начинает размышлять вслух, мы не пропускаем ни слова. Это для нас, наверное, самое главное: ведь мы присутствуем при рождении мысли, мы помогаем развить ее, мы видим, как она постепенно замедляет ход в поисках нового пути, как встает в тупик. Для нас вдруг становятся очень важными вопросы, над которыми мы прежде и не задумывались, мы начинаем обращать внимание на то, на что прежде не обращали, и вглядываться в детали, которые раньше остались бы для нас не замеченными, бросаем все силы на решение проблем, которые не имеют к нам прямого отношения. Мы словно становимся героями фильма, или спектакля, или романа, мы живем в чужом, вымышленном мире, и он поглощает нас: он для нас куда более интересен, чем тот, в котором мы жили всегда и о котором мы на время забываем, потому что нет ничего увлекательнее, чем открыть для себя новый мир, пусть даже и вымышленный, погрузиться в него, сделать его проблемы своими (не слишком страдая при этом, поскольку эти проблемы все же не наши). Возможно, я немного преувеличиваю, но думаю, никто не станет спорить с тем, что мы с самого начала ставим свои мысли и чувства на службу человеку, которого нам суждено было полюбить, отдаем себя в его распоряжение. И делаем это искренне, не задумываясь о том, что настанет день, когда (обычно это происходит после того, как наши позиции упрочатся и мы уверимся, что нам отвечают взаимностью) он вдруг с ужасом поймет, что на самом деле нам абсолютно безразлично все то, что, как ему казалось, нас волновало, что нам скучно слушать его, хотя он говорит о том же, о чем и раньше, хотя говорит интересные вещи. |
