— Чтобы сделать пенни, нужно затратить больше, чем пенни, — пробормотал Мойст. — Это со мной что-то не так, или это все неправильно?

— Но, видите ли, когда он изготовлен, пенни остается пенни, — заметил мистер Бент. — Вот в чем магия.

— Да ну? Слушайте, это медный диск. Чем еще он может стать?

— В течение года, практически всем, — мягко ответил Бент. — Он станет несколькими яблоками, частью повозки, парой шнурков, некоторым количеством сена, часом владения места в театре. Может даже стать маркой и послать письмо, мистер Липовиг. Может использоваться триста раз и все равно — и это радует — останется тем же пенни, готовым и охотным к использованию еще раз. Это не яблоко, которое может испортиться. Его стоимость закреплена и стабильна. Он не расходуется.

Глаза мистера Бента опасно блестели, и один дергался.

— А все потому, что в конечном счете он стоит крошечную часть вечного золота!

— Но это просто кусочек металла. Если б мы использовали вместо монет яблоки, то их хотя бы можно было есть, — сказал Мойст.

— Да, но его можно съесть один раз. А пенни — это, так сказать, вечное яблоко.

— Которое нельзя съесть. И яблоню не посадишь.

— Можно использовать деньги, чтобы сделать больше денег, — заметил Бент.

— Да, но как можно сделать больше золота? Алхимики не могут, гномы крепко держатся за то, что у них есть, Агатейцы нам тоже не дадут. Почему не перейти на серебряный стандарт? В Банбадуке так делают.

— Могу себе представить, они ведь иностранцы, — отозвался Бент. — Но серебро чернеет. Золото — нетускнеющий металл.

И опять был этот тик: ясно, что золото крепко захватило этого человека.

— Вы достаточно увидели, мистер Липовиг?

— Пожалуй, даже чересчур много.

— Тогда давайте пойдем встретимся с председателем.

Мойст проследовал за Бентом с его отрывистой походкой два пролета мраморной лестницы и дальше по коридору. Они остановились перед парой дверей темного дерева, и мистер Бент постучал — не один раз, а последовательностью стуков, так что это предполагало код. Потом очень осторожно толкнул дверь.

Кабинет председателя был просторным и просто меблирован весьма дорогими вещами. Всюду виднелись бронза и медь. Вероятно, последнее сохранившееся дерево какого-то редкого, экзотического вида срубили, чтобы создать стол председателя, который был предметом зависти и таким большим, что в нем можно было хоронить. Он блестел глубоким, глубоким зеленым цветом и говорил о власти и неподкупности. Мойст допустил, что он, как всегда бывает, врал.

Очень маленький песик сидел в латунном ящике для входящих бумаг, но только когда Бент сказал «Мистер Липовиг, госпожа председатель», Мойст осознал, что стол занят еще и человеком. Голова очень маленькой, очень почтенной, седовласой женщины вглядывалась в него поверх этого стола. На нем по обе стороны от нее, сияя серебристой сталью в этом мире вещей золотого цвета, покоились два заряженных арбалета, укрепленные на маленьких шарнирах. Женщина как раз убирала свои худые маленькие руки от курков.

— О да, как мило, — раздалась ее трель. — Я — миссис Роскошь. Присаживайтесь, мистер Липовиг.

Он так и сделал, пытаясь оказаться как можно дальше от текущей зоны досягаемости арбалетов, и пес спрыгнул со стола на его колено со счастливым и сокрушительным энтузиазмом.

Это был самый маленький и уродливый пес из всех виденных Мойстом. Выпученными глазами, будто вот-вот взорвутся, он напоминал золотую рыбку. Нос, наоборот, похоже, был вдавлен внутрь. Пес тяжело хрипел, и у него были такие кривые ноги, что он, должно быть, время от времени об них сам же и спотыкался.