Комната Всеволода была большая, светлая, оклеенная обоями в крупную золотистую клетку, с широченной тахтой, креслами на тонких ножках и низким столиком.

Видя, как отец с матерью восхищаются комнатой, Виталик, стоявший в дверях, сказал:

- Ничего особенного… Располагайтесь, пожалуйста, - бесшумно прикрыл дверь и удалился.

- Нам бы такую комнату в Москве! - сказала мама. - Жаль, что ненадолго… Вот бы где пожить!.. Оля, ты хочешь есть?

- Я хочу, - сказал Одик. - Может, ее цыпленок остался?

- Замолчи. Я тебя не спрашиваю.

- Идемте к морю, - попросила Оля.

Они распаковали вещи, наскоро поели из дорожных припасов, переоделись - и к морю. Оно было в трех минутах ходьбы от дома, а если быстро бежать по той же Тенистой улице, то, наверно, и в двух. И Одик с Олей побежали. Ограда участков оборвалась, деревья робко отступили куда-то назад, прикрывая ветвями улицу, и здесь Оля, сильно обогнавшая Одика, точно споткнулась обо что-то неправдоподобно огромное и синее. И едва не упала. И остановилась, давая Одику обогнать себя. И замерла.

Это и было море, и начиналось оно от ее ног, от ее легких, с дырочками сандалий, а упиралось в горизонт и поддерживало бескрайнее небо.

А рядом был узкий галечный пляж. Он был сплошь усеян людьми в пестрых купальниках и плавках. Потом подошли мама с отцом. Мама расстегнула сарафан, он упал на камни, и она зажмурилась, засмеялась, взвизгнула и бросилась в сверкающую пену прибоя. Оля тоже скинула платье и, в красных трусиках, худенькая - ребрышки да косточки, - хромая от непривычки на твердых камнях - она-то думала, пляжи бывают только песчаные! - забегала возле воды. Море играло с ней, щекотало пятки, швырялось пеной, кололось брызгами. И казалось свирепо-холодным.

Наплававшись, мама пошла к берегу и протянула ей руку. Оля осмелела, прыгнула через накат и сразу наглоталась моря: ну точно рассольник! Только с горчинкой. Заработала ногами и руками и поплыла рядом с мамой. Отец сидел на полотенце и, широко расставив локти, стаскивал рубаху, а Одик, в больших трусах и майке, белокожий, толстоногий и какой-то весь надутый, бродил в тапках по гальке и с досадой смотрел на нее, Олю.

"Так ему и надо, - думала она. - Пузырь! Бублик! До сих пор не научился… Только притворяется, что хочет плавать… Как же это можно хотеть и не научиться?"

И, выйдя на берег, Оля спросила:

- А учиться когда будешь?

- Успею, - буркнул Одик. - Сама бы поучилась, а то дергаешься по-собачьи, смотреть противно.

- А тебе повезло, - сказала Оля. - Очень повезло.

Одик, защищаясь рукой от солнца, пристально посмотрел на нее.

- Почему?

- А потому, что Игорька сюда не нужно было везти. Местный Игорек нашелся: есть кем командовать! Ать, два, ать, два! Ни на шаг не отстанет…

- Давно не ревела? - Одик подбросил обкатанный камешек. Видит же, что Виталик не обращает на него ни малейшего внимания, а говорит!..

Оля показала ему язык и пошла к отцу.

После обеда они всем семейством сидели на солнечной террасе в удобных плетеных креслах, и дующий с моря ветер, процеженный листвой сада, касался их соленых от воды лиц и плеч прохладой. Неожиданно появился Карпов. Он легко взбежал по ступенькам на террасу. Крепкий, подтянутый, он был в том же сером костюме и в сиреневой рубахе с отложным воротником. В руке он держал бутылку муската.

- Выпьем за приезд, - сказал он, и тут же Виталик без напоминаний и просьб принес длинные рюмки и в полном молчании поставил перед каждым взрослым, а его молодая смуглая мама - ее звали Лиля - подала тарелку с крупной свежей клубникой, источавшей невыносимо вкусный аромат, и вазу с большими желтыми яблоками.

Одик увидел, как натянулось и застыло отцовское лицо, а мамино, наоборот, оживилось, вспыхнуло и стало невероятно любезным, - никогда не видел его таким Одик! Но и в том и в другом лице было что-то жалкое.