Впрочем, навьючены были все: Одик, весь перекосившись, мучительно сморщившись - ничего себе, приехали на отдых! - тащил на плече сумку-рюкзак; Оля, мелко семеня, тоже несла большую авоську с кульками. Справа от них, постепенно возвышаясь, уходили зеленые, лесистые снизу горы и совершенно голые, лысые сверху, точно вся растительность вылезла от старости. Слева - за деревьями и оградами - нестерпимо синело Черное море, то самое, к которому они так стремились.

- Скажите, Тенистая улица скоро? - спросил отец у длинного парня в морской мичманке.

- Третья отсюда.

- Ох-х-х! - крикнул отец и, мокролобый, колышущийся, со сползающими с живота брюками, двинулся вперед.

Улица и в самом деле была тенистой, почти темной - в платанах, кипарисах, тополях, и лишь редкие солнечные блики пробивались сквозь листву и, как медные монеты, прыгали на дороге.

- Кажется, тут. - Отец опустил чемоданы у металлической калитки и рукой провел по лбу. - Только бы устроиться… Эге, да тут техника в почете! - Вздохнул почему-то и храбро нажал большим пальцем кнопку звонка.

Дома не было видно. Он прятался в густейшей зелени - сплошные деревья и кусты.

- Как в тропиках! - пропищала Оля. - А море отсюда близко?

- Леня, приготовь письмо, - предупредила мама, - и, умоляю, будь с ним предельно вежлив.

Где-то в глубине сада, в листве непроходимых джунглей, возникла вдруг, приближаясь, негромкая песенка, послышались легкие шаги, и Одик увидел за решеткой калитки девушку в пестром сарафане. У нее была короткая стрижка; руки, плечи и лицо ее сильно загорели, глаза смотрели очень приветливо.

- Вы к кому? - спросила она, оглядывая их багаж.

И Одик подумал, что не так-то хороши у них дела.

- Это дом номер пять? - спросил отец.

- Да, но у нас нет свободных мест, и вообще мы никому со стороны не сдаем.

"Ну чего он медлит? - испугался Одик. - Почему не говорит про письмо?"

- Нет-нет… Подождите… Не уходите… Мы тут везем кое-что Георгию Никаноровичу, и у нас есть письмо к нему. - Отец засуетился и стал рыться в карманах. - Куда ж оно запропастилось?

- Ты потерял его? - У мамы даже голос, казалось, побледнел.

Девушка с прежней улыбкой смотрела на них. И тут Одик увидел, что она не одна. Рядом с ней стоял невысокий мальчик в майке и новых коротких штанах с большими, сильно оттопыренными наружными карманами. У него были серьезные глаза, а на тонкой шее висела ниточка с разноцветными ракушками.

- Вот оно, нашел! - радостно - и в этой радости было что-то жалкое вскрикнул отец и протянул между железных прутьев измятый, переломанный в двух местах конверт с синими ирисами.

Девушка склонила голову и стала читать. Тень от ее длинных ресниц и круглой щеки лежала на бумаге. И чем дальше она читала, тем красивей казалось Одику ее смуглое лицо - точеное, узкое, с тонким носом и маленькими, аккуратно сложенными губками. А когда она перевернула письмо и, доканчивая его, читала, наверно, про эту самую югославскую сорочку и головку для электробритвы системы "Москва", она снисходительно улыбнулась и стала еще красивей, у него появилась надежда. А когда она кончила читать и подняла к ним лицо, Одик ни в чем уже не сомневался.

Однако мама, видно, не разделяла его уверенности: глаза у нее были довольно-таки тревожные.

- Право, не знаю, - сказала девушка, - у нас ведь совсем нет свободных комнат, есть одна с террасой, но мы со дня на день ждем родственников мужа… ("Вот тебе и "девушка": уже замуж выскочила!") Проходите, пожалуйста, поставьте пока что у нас вещи, а Виталик сводит вас к мужу… Он недалеко работает.

Мурлыча под нос все ту же песенку, она повела их к дому.

- А папа обещал достать павлинов - самца и самку, - сказал вдруг Виталик, и отец невольно рассмеялся.