– Понимаю, – сказал я больше для поддержания разговора, но Бабу Ягу это явно задело.

    – Ни черта ты не понимаешь! Ты сам там жил? Жил, я тебя спрашиваю?! Что я мог ответить? Мне о самом существовании Бабы Яги стало только недавно известно, а о том, что из себя представляет место ссылки волшебных преступников, я и вовсе не имел никакого понятия.

    – Ведь ты прикинь с кем приходится жить?! – взорвалась вдруг старуха. – варколаки, каркуны, куздельники.

    – А Кощей? – заинтересовался я.

    – И Костлявый рядышком. Через лесочек. И подпевало его тож там – Соловей-Разбойник. А вот Горыныча, я слыхала, лет уж пять-шесть, как отпустили.

    – За примерное поведение?

    – Не! По амнистии. В честь восемьсот пятидесятилетия Москвы!

    – А вас, что же держат?

    – Дык, бегаю! А как ты мне, мил человек, скажи, не бегать? Лес злой, холодный, – продолжала жаловаться Арина Родионовна. – Зверья почти нет, а те, что есть не то что сказку сказать или там песенку спеть, говорить и то не умеют. Да и с чего бы?! Волшебства там, ну, разве что при случае зуб заговорить, а о том, чтобы зелье какое приготовить или ступу в небо поднять и думать нечего.

    – Ну, видимо, поэтому вас там и собрали, чтобы вы злое волшебство не творили? – предположил я и тут же пожалел об этом. Старуха от моих слов так оскорбилась, что перешла на некую сказочно-блатную феню и утихомирить ее не было никакой возможности.

    – Ты вот что, начальник! Ты мне мокрую ворожбу не шей! Я тебе не Карга, и не Шишига какая-нибудь! На порчах не поймана, в душегубстве не замечена. Это Горыныч, понимаешь, змей трехконфорочный, да Кощей Бесстыжий – по всем статьям уголовники, а я – политическая!

    – В каком смысле, – опешил я от такого откровения. Я мог представить, как некий прокурор специализирующийся по уголовно-магическому праву предъявляет обвинение Соловью в разбое, Змею Горынычу в многочисленных поджогах, Идолищу Поганому в геноциде мирного населения. Но вообразить Бабу Ягу в качестве убежденного идейного противника, бомбистки на ступе или революционерки, поднимающей народные массы при помощи приворотного зелья было невозможно, даже обладая сверх буйной фантазией.

    – За болтовню повязали, – грустно призналась бабка, так же внезапно успокоившись, как перед этим разнервничалась. – А с другой стороны, ну откуда мне было знать, что Сашенька таким способным окажется?

    – А поподробнее можно, – вкрадчиво попросил я, предчувствуя сенсацию.

    – Да чего уж там, – не заставила долго упрашивать себя старуха. – Все одно, если захочешь, в архивах найдешь. Так лучше от меня услышишь, чтобы без искажения. Дело было так… И Баба Яга рассказала, как в середине восемнадцатого века начала бедствовать. Православие к тому времени окончательно вытеснило на Руси все языческие верования. Ведьм, правда, больше не жгли, но камнями нет-нет, да и побивали. Можно было, конечно, забиться куда подальше в глушь таежную, тьму-таракань несусветную, но бабка даже несмотря на преклонный возраст – ей тогда что-то около шестисот лет минуло – на свою беду была человеком общительным. Потому и решила не в леса уходить, как многие в ту пору поступили, а наоборот, к людям прибиться. Однако ни графского, ни какого другого дворянского звания присваивать себе не стала. «Простовата я была!» – объяснила старуха.