— На хитрости пускалась и капканы расставляла я. Ты даже понятия не имеешь. Но все равно, ничего чудеснее ты мне сказать не мог. Наверное, день у тебя был хороший.
— День был на редкость паршивый, если сказать правду. Самый путаный и сумасшедший день в моей жизни. И хорошо мне сейчас по контрасту.
— Так и сыплем пышными комплиментами! — Она одарила меня долгим всепроникающим взглядом. — Ты здоров, Уильям?
— Совершенно здоров.
— Нет, я серьезно. Ты какой-то осунувшийся и сосредоточенный.
— Сосредоточен я на тебе.
Но прозвучало это фальшиво. Я снова поискал ее губы, но она отстранила меня и принялась изучать. Чувствовать на себе эти серьезные ясные глаза было удивительно приятно, но я занервничал. По-моему, я испугался, что в моих глазах она прочтет много лишнего. Мысль о Спире ударила мне в голову, как скверный запах.
— Что случилось сегодня, Билл?
— Много всякой всячины. Всей ночи не хватит рассказать.
— Так у нас же есть вся ночь... — Тон был чуть вопросительный.
— Боюсь, что нет, радость моя. Мне надо будет уехать, как только мы пообедаем.
Она сдержала рвущийся протест и заморозила его у себя на лице.
— О!.. Ну... Обед в духовке, можем сесть за стол хоть сию минуту.
— Я вовсе не так тороплюсь, — ответил я и тем не менее посмотрел на часы.
— А куда тебе надо?
— Будет лучше, если я не отвечу.
— Во что ты впутался, Билл?
— Ни во что. Обычное дело.
— Не верю. С тобой что-то случилось. С самим тобой.
— Только косвенно. Я столкнулся с парой необычных ситуаций, с необычными людьми. Ну, и в тот момент они меня встревожили. Но все прошло.
— Ты уверен?
— Не трать на меня материнских забот!
Я думал сказать это шутливо, а вышло резко. В воздухе стояли губительные миазмы, они просачивались внутрь и жгли глаза, как невидимый смог. Я не хотел, чтобы он коснулся Салли, я не хотел, чтобы она даже подумала о нем.
Но она заморгала, словно ее глаза ощутили его едкость.
— Избави меня Бог окружать тебя материнскими заботами! Ты уже большой мальчик. А я большая девочка, правда? Большая, большая, большая!
Она отодвинула вязанье резким движением, которое меня напугало. До меня начало доходить, что мои нервы перенапряжены. Как и ее.
— Дай-ка мне руку, — сказала она. — Матерь Гуннарсон хочет встать. Нет, это не землетрясение, друзья и соседи, это просто Матерь-Земля Гуннарсон возносится из кресла. Алле-оп!
Она ухватилась за мою руку и с улыбкой встала, но весело не было ни ей, ни мне. Она тяжело побрела на кухню. Моя удача взлетела у меня в мыслях, как золотая монета, и с пронзительной ясностью я увидел ее оборотную сторону: в Салли и под ее сердцем сосредоточивалось все, что было мне дорого в мире. Мой мир висел на тоненькой пленке.
Я пошел в ванную умыться. Я мыл руки и лицо, словно совершая ритуал, и не смотрел на себя в зеркале над раковиной. Салли крикнула из кухни:
— Суп на столе! То есть будет, когда ты доберешься до стола, копуша.
Я пошел на кухню.
— Сядь. Дай я за тобой поухаживаю. Тебе пора поберечь себя.
Она сверкнула улыбкой через плечо.
— Не трать на меня отцовских забот. Доктор Тренч сказал, чтобы я двигалась и хлопотала столько, сколько мне хочется. Так вот: мне хочется. Я люблю тебя кормить.
Она пронесла мимо меня две тарелки с дымящимся супом.
— Лапшу я сама сделала, — продолжала она, когда мы сели за стол. — Весь день сушила ее на решетке холодильника. |