В романе «Дело непогашенной луны» много любви: неизбежное расставание Бага и принцессы Чжу Ли, трагическая и окончательная развязка отношений Богдана и Жанны, несостоявшееся семейное счастье Судьи Ди и кошки Беседер… Жизнь течет в полном соответствии со старинной поговоркой: злые вредят, а добрые - мучают. И эта самая мучительность обыденной жизни составляет ноющий нерв романа, по напряженности чувств ничуть не уступающего «Делу лис-оборотней», которое до сих пор было самой трагической книгой ордусского цикла.

    Седьмая книга… и в ней, как и в прочих, Хольм ван Зайчик все время пишет об одном и том же - о необходимости во всякой ситуации оставаться человеком, соблюдая в себе человеческое, пестуя и оберегая его.

    Ольга Трофимова

    Учитель предложил ученикам ролевую игру в семью народов и велел выбирать.

    -  Я буду немцем, - сказал Мэн Да.

    -  Я буду русским, - сказал Му Да.

    -  А кто будет евреем? - строго спросил Учитель. Ученики потупились.

    -  Хорошо, я выберу сам, - сказал Учитель и, поразмыслив, решил: - Евреем будет Аб Рам.

    -  О нет, Учитель! - в ужасе вскричал Аб Рам. - Пощадите! Я не справлюсь! Может, кто-то другой, более мудрый…

    Учитель нахмурился и сказал:

    -  Справишься. Просто надо очень стараться. Терпением и трудом благородный муж способен преодолеть любое препятствие на пути к совершенству. - Помолчал и добавил: - Игра будет долгой. Все успеют побыть всеми. [1]

    Конфуций «Лунь юн», глава 23

    ПРОЛОГ

    Агарь, Агарь!..

    Ничего еще не было решено.

    По дымчатому зеркалу пруда скользили, выгибая шеи и любуясь собой, лебеди; тонкие черные усы раздвинутой воды медлительно плавали вслед за ними - преданно и поодаль, будто не в силах расстаться и не решаясь догнать. И пахло щемяще, прощально: стынущей водой, опадающей листвой… Вечер. Осень.

    Он любил это миниатюрное, тихое и дорогое кафе, спрятанное в маленьком парке так, как прячутся дети - «Ой, ты где? Ой, я тебя потеряла! Ах вот ты где, маленький мой, за кленчиком!» Чуть ли не каждый день он приходил сюда вот уж несколько лет; порой дважды в день, и в завтрак, и в ужин. Пока тепло - сидел на открытой террасе у самой воды, в холода - внутри… Он был молод, но привычками уже напоминал старика. Он понимал это, понимал, что слишком рано становится рабом умильно сладких мелочей и мучительно сладких воспоминаний; наверное, так мстил ему мировой закон равновесия, давно предощутив, что он - нарушитель в главном, и потому смолоду стараясь припечатать его к монотонности хотя бы в пустяках.

    Но как не прийти сюда? Здесь так красиво…

    И очень больно.

    Именно там, где ему особенно нравилось бывать, он особенно остро ощущал, что все это - не его. Чужое. Чуждое. Он любил местечко, где родился, до слез; у него до сих пор щемило в груди, когда он, посещая Варшау, случайно оказывался неподалеку от дома, в котором снимал свою первую городскую комнату, и первые городские улицы его жизни, улицы той поры, когда он с изумлением начал ощущать себя самостоятельным (прежде он и ведать не ведал, что это такое), вдруг стелились под ним теперешним; он обожал миниатюрный благодушный Плонциг, однако ничего не мог с собой поделать. Он чувствовал постоянно, что он не отсюда - и между всем, что мило сердцу, и самим сердцем разинута вечная трещина с острыми, зазубренными краями.