Оба — молодой и пожилой — гогочут. Рады развлечься.

Холин снова встает, озирается: нары, зарешеченное окошко, чужие руки роются в его сумке… И этот издевательский смех.

— Нет, я тут не смогу, — отчаянно говорит он Тобольцеву. — Я должен вырваться! Любой ценой!..

— Бывалые люди утверждают: вход — рупь, выход — два, — серьезно сообщает Тобольцев.

2

Рабочий стол Знаменского завален пухлыми бухгалтерскими папками. Расчищен только уголок для диктофона. Крутятся кассеты, доверительно звучит негромкий, чуть картавый говорок Тобольцева. Знаменский сосредоточенно вслушивается, останавливает запись, думает. Стучат в дверь.

— Входите!

Появляются Томин и Кибрит. Вид торжественный.

— Дорогой Паша! — начинает Томин. — Знаешь ли ты, что пятнадцать лет назад, день в день…

— Может, мне тоже встать? — озадачен Знаменский.

— Пожалуй. Так вот, пятнадцать лет тому назад… что произошло?

— Мм… Всемирный потоп состоялся несколько раньше. Чемпионат Европы наши выиграли позже…

— Безнадежно, — смеется Кибрит. — Пал Палыч, пятнадцать лет назад ты впервые пришел на Петровку!

— Да бросьте!.. Неужели целых пятнадцать?..

— Да, поздравляем.

— От благодарных сослуживцев! — говорит Томин, водружая поверх папок новенький «дипломат», который прятал за спиной.

— Ну прямо с ног сбили.

— С вашего позволения… — Томин садится на диван.

— А ты помнишь свой первый протокол. «Я, такой-то и такой-то…»? — спрашивает Кибрит, пристраиваясь рядом.

— Еще бы!

— А первого подследственного помнишь?

— Первое дело, Зиночка, я не двинул с мертвой точки. Подследственных у меня вовсе не было. Только потерпевший. Но потерпевшего вижу как сейчас. Длинный, энергичный блондин по кличке «Визе»… однорукий. Он лежал с ножевым ранением в больнице на Стромынке. Посмотрел на меня умными глазами и очень любезно объяснил, что пырнули его свои же блатные дружки, но он надеется выздороветь. А когда выздоровеет, то сочтется с кем надо без моей помощи. И он таки, наверное, счелся. Хватило одной руки!

— Рассказываешь, как о первой любви, — хмыкает Томин.

— Да ведь и сам помнишь первого задержанного.

— Увы. Ma-аленький такой спекулянтик. До того маленький, до того хлипкий и несчастный — прямо неловко было вести в милицию. Я вел и очень, очень стеснялся… пока в темном переулке он не треснул меня промеж глаз и не попытался удрать. И так, знаете, резво…

— А мне поначалу доверяли такие крохи, что и вспомнить нечего, — вздыхает Кибрит. — Знаешь, Пал Палыч, когда-то ты казался мне удивительно многоопытным, почти непогрешимым! С тех пор въелась привычка величать по имени-отчеству.

— Между нами, первое время я и себе казался многоопытным. Не сразу понял, что за каждым поворотом подстерегает неожиданность. За любым.

— Вообще или конкретно? — уточняет Кибрит, почуяв в тоне горчинку.

— Конкретно. Есть минут пять? — Знаменский нажимает кнопку диктофона, с легким жужжанием перематывается лента. Новый щелчок — и возникают голоса:

— Гражданин следователь, я, конечно, для вас ноль…

— Ну почему так, Тобольцев?

— Да ведь должность моя самая простецкая и преступления соответственные.