— Никакой надежды?.. — Тобольцева начинает бить дрожь. — И сколько же я?..

— Не могу… не поворачивается язык.

— Очень вас прошу!.. Надо хоть как-то подготовиться…

— Месяц-два — предел. Такая форма, что под конец будет, как взрыв… бедный вы, бедный… Если надо что-то передать близким, я для вас рискну, — и погладила по плечу…

16

— Вот так в пять минут жизнь рухнула! — убивается теперь Тобольцев в следственном кабинете.

Сведя брови, Знаменский пишет несколько фраз, вызывает конвоира и передает ему записку со словами: «Майору Томину».

— Ну вот, я силком вырвал правду у нее. Вы — силком у меня. Что толку?..

— Очень болит, Василий Сергеич?

Тобольцев осторожно поводит шеей.

— Пока терпимо.

— Она могла ошибиться.

— Она же не от себя только — прочла в истории болезни. Это все пройдено: перестрадал, смирился… Холин, конечно, погань, но если рассудить, что я ему продал? Два месяца за решеткой, никому не нужных. Восемь тысяч посулили. Четыре вперед, четыре после. Семье без отца ой как пригодятся! А моих забот — запомнить, где и кого стукнул. Да перед вами стыд стерпеть.

— До суда дотянуть не надеялись?

— Ни в коем случае — детям такое пятно!.. Хотели вы добра, Пал Палыч, а последнее утешение отняли. Далась вам эта правда!

Входит Томин, держа историю болезни, здоровается с Тобольцевым, тот не отвечает.

Знаменский раскрывает тонкую медицинскую папочку. В ней две-три записи на одной странице. Прочтя их, Пал Палыч обменивается с Томиным понимающим, облегченным взглядом.

— Введите, — говорит Томин в коридор.

Конвоир впускает Грибеник.

— С этой женщиной вы беседовали в медчасти?

— Она не виновата. Она меня пожалела и помогла…

— Погодите с рыцарскими порывами. Вам известен человек, который вам благодарен, гражданка Грибеник?

— Похоже, один из наших арестантов.

— Ваша медицинская специальность?

Грибеник молчит.

— Забывчивы женщины, беда! — вмешивается Томин. — Не по опухолям она. Окулист у нас Кира Михайловна. По глазным болезням.

— Горло не меньше болит, Василий Сергеич? — спрашивает Знаменский.

Тобольцев машинально щупает горло и сплевывает, неотрывно глядя на Грибеник.

— Зачем вы сказали Тобольцеву, что у него злокачественная опухоль?

— Может быть, мне показалось… там написано по-латыни… в истории болезни.

— Будьте добры, пальчиком: где тут по-латыни или по-английски, по-испански, по-марсиански написано «рак»?

Грибеник отворачивается от папки.

— Вы поняли, Василий Сергеич?

— Нет, я не… Невозможно же… Да как же так?!

— Грибеник — добрая знакомая Холиных.

Тобольцев вскакивает как подброшенный, беспорядочно мечутся руки, душат бессвязные слова:

— Ты!.. Заживо похоронила… Гадина ты подлая… подлая. Тебе бы, как мне…

Захлебываясь слезами, он странно топчется и шатается, словно пьяный в гололед.

— Неужели жить буду?.. Буду жить…

— Гражданка Грибеник, вы когда-нибудь слышали слово «совесть»?

— Это понятие не юридическое, — она смотрит на Знаменского вызывающе.

— Давайте о юридических понятиях. Вам оставалось по старому делу…

— Пять месяцев, — подсказывает Томин.