— Но Ким, папа, Ким!

— А верно ли ты истолковала? При всей его эксцентричности столь парадоксальный и смелый шаг… Он ведь говорил бессвязно, а ты слушала невнимательно?

— Вовсе не слушала, решила, пьяный.

— Между прочим, наиболее естественный вариант.

— Ох, если бы действительно… Если бы это миновало, и больше никогда, никогда!.. Папа! Алик!.. Алик, я согласна простить, забыть. Сейчас неподходящий момент сводить счеты. Помиритесь и подумайте в две головы, что делать.

— Муза права, Альберт. Пора внять голосу разума. Со своей стороны я готов… я готов первый…

Он приближается к Альберту и протягивает руку. Альберт закрывает глаза.

— Ну Алик!

Оба стоят над ним в ожидании.

— Альберт, конечно, внял бы голосу разума. Но, оказывается, жив еще блокадный мальчишка Алька с Литейного. Сегодня они во мне сцепились, и Алька взял верх. — Он поднимается и отходит в дальний конец комнаты. — А с точки зрения того Альки, ты — гад, каких надо душить! Мертвые между нами.

— Алик, — всхлипывает Муза, — я понимаю… но могилы уже мохом поросли… Лично тебе папа ничего не причинил плохого.

— Есть могилы, которые мохом не порастают, — глухо произносит Альберт. — А лично мне… кто знает. Я пришел сюда когда-то шустрый, голодный и нахальный. Но я был человек и жил радостно, вспомни… До сих пор я шустрый и голодный, но радость я здесь потерял. Я больше не радуюсь. Веселюсь. Изо всех сил веселюсь, иначе в этом доме сбесишься!

— Алик, умоляю, все же гибнет!

Муза плачет навзрыд, и с проблеском теплоты Альберт кладет руку на ее плечо.

— Пойми, Муза… видно, человеку не уйти от того, что в нем есть человеческого. Душа гаснет и твердеет, сжимается — сжимается до зернышка, и это зернышко — Алька с Литейного… У каждого есть предел. Ким дошел до своего предела и взорвался. Твой папаша, какой бы он ни был, не задушит тебя даже ради Рафаэля. Вот так же я не могу задушить Альку. Это предел сжатия… Я почти с надеждой жду, когда раздастся звонок в дверь. «Кто?» — «Милиция»… Сыщик рассчитал свой ход правильно. Пусть приходят, пусть забирают.

16

Провинциальный город. Провинциальный домик. Вечер. Заснеженный палисадник. Луна. В тени крыльца постукивает ногой об ногу, дрогнет Цветков. Завидя приближающегося кочегара, обрадованно выступает навстречу.

— Здравствуй.

— Здорово, — удивляется кочегар.

— Я стучал-стучал… Маруси, видно, нет?

— Что это вы надумали?

— Соскучился, — фальшиво улыбается Цветков.

— Горим, что ли? — в лоб спрашивает кочегар.

— Надеюсь, пронесет. Но лучше пока тихо пожить у верного друга.

— Скрываться приехал. Значит, напортачил чего-то, — наливается злобой «верный друг». — Эх, с вами связываться!.. Не лезь в дом, не пущу. А если хоть что про нас сбрехнешь, пожалеешь люто! Не доходит?.. Сейчас дойдет.

Он крепко, с замахом бьет Цветкова в челюсть, тот отлетает в сугроб, наметенный у крыльца.