На это, говорит, глубоко наплевать. У меня срочное дело. Он еще в школе первый хам был, проходу мне не давал, И ушел мой Сережа… Ушел и не вернулся! — уткнулась в полотенце, плечи дрожат.
— Крепитесь, Алена Дмитриевна, крепитесь. В котором часу ушел?
— Почти в семь, без нескольких минут.
— Дальше.
— Вечер и ночь я прождала. Наутро чуть свет кинулась к Горобцу. Где, говорю, Сережа? А я, говорит, почем знаю? И матом. Тогда я на фабрику, а там мне как обухом по голове: оказывается, Сережа Горобца-то при всех уличил! У меня руки-ноги отнялись… Я самое плохое думаю. С Горобцом нельзя же ссориться, он, бандит, на все способен!
Валетный чудом не нарвался на Знаменского с Томиным, по распоряжению Зурина отправившись к Миловидовой. Он заботился только, как бы не заметили его входящим к Алене; потому дождался часа, когда темно и пусто. О том же, что кого-то застанет у нее, даже не помышлял. Однако ненароком покосившись на окна (их надо было миновать, чтобы завернуть в калитку к крыльцу), застыл столбом. За тюлевыми занавесками маячили две мужские фигуры! Одну Валетный опознал — следователь. Другая — не поймешь кто.
В приотворенную форточку доносились отдельные слова, но подслушивать Валетный не рискнул, куда там! Удрать бы от греха! Да ведь Зурин заест. Опять насмешки, опять в трусы зачислит… Валетный на цыпочках пересек улицу и укрылся в палисаднике наискосок. Тут жила старушка столетняя, ее окошки не светились — спала. Притулился Валетный на лавочке, запахнул куртку, стал ждать.
Когда следователь с неизвестным своим спутником ушли, свернули за угол и шаги их совсем стихли, Валетный выполз из палисадника озябший, отсыревший, на затекших ногах. Мудрые зуринские наставления — что спросить да как спросить — вызывали лишь раздражение. Поскорей бы разделаться, да домой.
Возле крыльца он помахал руками, разгоняя кровь, потер щеки. Нечего Алене догадываться, что он торчал тут битый час.
Миловидова впустила его, поморщившись. Нежеланный гость. Молча провела в кухню, там хоть есть чем занять руки.
Валетный наскоро выразил сочувствие, начал собственное дознание:
— Слушай, Сергей никаких поручений тебе не давал? Дескать, если увидишь Иван Петровича или Валетного, то передай… Нет?
— Нет! — отрезала она враждебно.
— Алена, я тебе серьезно советую, как друг, ничего от нас не скрывай! Интересы у нас общие, мы не меньше твоего переживаем.
— Как же! Очень ты за Сергея переживаешь! Я все глаза выплакала, а он — нате вам! — заявился, чего-то выпытывает вокруг да около! — Она отошла, начала греметь кастрюлями.
Валетный испытующе смотрел ей в спину, потом невзначай откинул край шали с гладильной доски. Ага! На доске разложена мужская майка. Прав он был, сколько бы Зурин ни отплевывался!
— Алена, — вкрадчиво произнес Валетный. — Ты вот скажи мне честно, только не кипятись… Митька киномеханик и ты в последнее время, а…?
Она обернулась, заметила сдвинутую шаль, гаденькую улыбочку на губах Валетного. Растерялась на минуту. Но мелькнула некая коварная мысль и подсказала надменно вскинуть голову.
— Он тебе не Митька, а Дмитрий Викторович. Понял?
— Ясненько… — опешил от нахальной прямоты Валетный.
Всегда был Митька и Митька, из армии демобилизовался — поступил под начало Алены, лет пять уж кино крутит. И — елки-палки! — до отчества докрутился!
— Так, значит. И что, если этого Дмитрия Викторовича спросить: а где, мол, Аленин муж?
Миловидова взвилась, голос ядовитый:
— Да-а? А может, тебя надо спросить? Вместе с Горобцом?
— Ты… рехнулась, или как? — отступил Валетный. |