— Он считал, что Никишиным угрожает опасность?

— Похоже на то, Зинуля.

— Тогда, возможно, тот самый гад и…

— Подстерег Серова с ножом, — договорил за нее Томин.

Стало быть, знал о его намерении предупредить? Откуда? Тираспольский до отъезда ни с кем больше не беседовал. Но обрывок фразы поймал на лету рьяный общественник с замотанным горлом. Не мог ли подслушать и тот гад? И еще вот футбольный матч. Серов там был, и Никишины были. Не связано ли это?

Пока Томин с Зиной обсуждали, что с чем связано, Пал Палыч мотался по кабинету, стараясь унять дурное предчувствие. Хотя утром он звонил в Склифосовского («Не лучше, не хуже»), но грызет тревога…

— Сестра? Да, снова я… Так.

Зина осеклась на полуслове: голос Пал Палыча упал, болезненно скрипнул.

— Да нет, не надо. Всего доброго.

Умер.

Молчали. Грустно было. Обидно за Серова, да и за себя тоже. Дело о тяжком членовредительстве превратилось в дело об убийстве. Надлежало передать его в прокуратуру. Закон.

Заканчивать следствие будет кто-то другой. Откроет папку — постановление о возбуждении уголовного дела «по факту ранения гр-на Серова А. В.», протоколы допросов, сухие формулировки, черно-белые фотографии. Тот, другой, не склонится над телом, ловя неровное, убывающее дыхание. Не увидит, какой алой была кровь, которая не растеклась пятном (потому что пол был сально-грязен), а держалась выпуклой густой лужицей. У Пал Палыча и сейчас это перед глазами, как в первый миг. Даже надпись на стене в подъезде: «Ленька трепло и стукач».

Другой закончит дело. Вероятно, вполне грамотно. Возможно, лучше Знаменского. Нет, несправедливо! И никто не запретит сейчас вот, немедленно…

— Саша, поехали!

Зина поняла, вскочила:

— Я с вами!

— Не выдумывай! — воспротивился Томин.

— Нет, я виновата, я и буду разговаривать. А вы лучше вообще посидите в машине!

По дороге Зина взяла-таки верх. Согласились отпустить ее одну — авось Никишины будут откровеннее. Томину удалось выпросить машину у дежурного по городу.

И вот стук в дверь и голос Игната: «Вход свободный».

— Вы? — ахнул Афоня. — Вот так сюрприз!

— Боюсь, не слишком приятный.

— Ну что вы! Проходите, пожалуйста. Счастливы видеть. Тем более без сопровождающих лиц.

— Не мельтеши, — оборвал Игнат, ощутив в повадке гостьи некую боевую готовность.

Она машинально оглядела стену, машинально отметила светлое пятно на месте «Бала у Воланда».

— Ваш визит вызван интересом к живописи? — осведомился он.

— К сожалению, нет. У меня серьезный разговор.

— Вот беда — не в чем, а то вам бы я с удовольствием признался, — широко ухмыльнулся Афоня.

Она подняла странные свои желтые глаза, смуглое лицо с бархатными родинками нервно дрогнуло подобием ответной улыбки.

— Сейчас такая возможность появится, было бы желание… Давайте все-таки сядем… Выражаясь громко, я нарушила свой профессиональный долг. И вы тому причиной.

— То есть? — спросил Игнат.

Ее напряженность постепенно заражала и ребят.

— Вы использовали во зло мою откровенность. Надеюсь, невольно.

Нет, Никишины не догадывались, к чему она клонит. Это свидетельствовало в их пользу.

— Ребята, кому вы пересказали наш разговор на Петровке?

— Кажется, никому, — осторожно ответил Игнат.

— Постарайтесь вспомнить! Речь зашла о криминалистике, я перечислила несколько экспертиз.