Обычай у них такой – христианских младенцев резать «на Пасху».

– Э э, бабушка! Пасха то когда была?

– У жидов каждую субботу Пасха, – ответила бабуля убежденно.

В лифте мы поднялись на тринадцатый этаж. Как водится, лифт был расписан похабщиной, названиями рок групп и носил следы неумелого поджога. Лестницами в этих огромных домах почти не пользуются.

За исключением тех случаев, когда ломаются лифты (их в каждом подъезде два – пассажирский и грузовой).

Итак, лифт поднял нас на тринадцатый этаж. Мы вышли и оказались в лабиринте расходящихся коридорчиков тупичков с дверьми квартир почти сплошь стальными.

Еще лет десять назад стальных дверей в наших домах не было вовсе, и выражение:

«Мой дом – моя крепость» казалось образным. Теперь оно приобрело буквальный смысл… Неужели никто из обитателей квартир тринадцатого этажа не слышал, что происходит на лестнице?

На лестницу вела дверь с матовым армированным стеклом. Мы вышли и оказались в гулком бетонном геометрическом пространстве из стен ступеней. Ярко горела электрическая лампочка. Окон здесь не было.

Были пыль, страх и задавленное эхо. Я подумал, что если каждый день ходить по этой лестнице, по этому воплощенному кошмару, то через год можно стать законченным неврастеником и начать шарахаться от собственной тени.

– Ага, – сказал Сашка, – вот оно!

И мы увидели бурые пятна в углу – на полу и на стене. На полу – большие, на стенах – брызги… Господи, подумал я, почему же их не смыли?

– Почему же кровь то не смыли? – спросил я.

– А кому это надо? – сказал Зверев, пожимая плечами.

Мы «полюбовались» на следы крови и, разумеется, никакой полезной информации не получили… Судя по тому, как высоко – на высоте примерно полутора метров – находились брызги, можно предположить, что первые удары жертве были нанесены, когда она еще стояла на ногах… Первые. А всего их было тридцать четыре! Господи, да он же был по уши в крови…

– Убийца, – сказал Сашка, – наверняка очень сильно перемазался кровью. В таком виде ему было затруднительно отсюда сваливать. Даже ночью.

– Почему ночью? – спросил я.

Ответил Жора Зудинцев:

– Потому что убили ее около полуночи.

Ты же, Андрюха, не дослушал разговор с экспертом, убежал.

Мы вышли на балкон и закурили. Здесь дул ветер, было холодно, но все равно значительно уютнее, чем там, в бетонной ловушке с неживым, полузадушенным эхом…

Внизу лежала огромная автостоянка, шагали маленькие человечки…

– Если он был так сильно окровавлен, – сказал я, – то ему действительно было очень опасно куда то ехать… Возможно, он живет рядом?

– Возможно, – кивнул Зудинцев. Он запахнул куртку поплотнее. – Возможно, что прямо в этом доме.

– А возможно, он был на машине, – сказал Зверев. – Хоть и весь в кровище, а сел себе и спокойно уехал.

– Или выбросил во дворе окровавленную одежду, – сказал я.

– Или был в таком состоянии, что ему было на все наплевать, – сказал Зудинцев. – Например, обкуренный в полный умат. Или пьяный. Или просто перевозбужденный.

И он пошел, как был.

– Кстати, – спросил я, – а относительно жертвы: исследование на наркотики еще не делали?

– А чего его делать? – сказал Зудинцев. – Митрофанов говорит, у нее сплошные дороги {Дороги (жарг.) – следы от инъекций} на руках…

Значит, все подтверждается – наркоманка. Что ж? Тут ничего удивительного нет – все, как ожидалось.

– Ладно, – сказал Сашка, – нечего гадать.