Вся эта сцена, напоминающая нелепый спектакль, подействовала на меня странным образом. Я не знала, кто были эти люди - бандиты, собравшиеся на "стрелку", или представители правоохранительных органов, проводящие таким образом задержание. Границы добра и зла вдруг резко расширились в моем представлении, не оставляя места сомнениям.

Дома я затеяла генеральную уборку своего закутка. Такое случалось со мной крайне редко, и бабушка отреагировала на это событие единственной фразой - "дуб в лесу повалится".

На самом деле дуб мог преспокойно оставаться на своем месте, потому что единственной причиной, которая подвигла меня на этот героический шаг, было желание отыскать старую записную книжку с телефоном Арсеньева.

Но когда я нашла ее, то поняла, что уборку можно было и не затевать: телефон я помнила абсолютно точно.

***

Трубку сняли так быстро, что я не успела придумать, с чего начать разговор. Голос Кирилла я узнала сразу, но на всякий случай сказала:

- Кирилл, это ты?

- Я,- ответил он без выражения.- А ты - это кто?

- Валентина Горностаева из "Искорки", помнишь такую?

- Валя?!- теперь в его голосе слышалось неподдельное изумление и разочарование. Пора детства прошла, и он не мог взять в толк, с чего это вдруг старая "вожатка" свалилась ему на голову по прошествии двух лет.

- Как твои дела?- продолжала я светским тоном.- Небось уже студент?

- Да нет, работаю в одном месте.

- А "шлепок" твой как?- продолжала спрашивать я.

- Отец сейчас в отъезде.- Разговор явно начинал тяготить Кирилла, но он старался быть вежливым.- А сама ты чем занимаешься? Вторым Белинским не стала еще?

- Белинский погиб во мне, так и не успев родиться. Я работаю в "Золотой пуле".

- В той самой? У Обнорского?- живо заинтересовался он. И тут же, не давая мне опомниться, заговорил скороговоркой: - Валя, у тебя есть кассета с отцовским интервью. Ты хочешь ее вернуть, правда, Валь?

Я слушала взволнованный голос Кирилла и ловила себя на мысли, что этот подросший мальчик сохранил способность понимать меня без слов.

Мы договорились встретиться завтра в двенадцать часов на площади у Александрийского театра - там, откуда обычно уезжали автобусы в "Искорку".

Остаток вечера я провела необычайно плодотворно. Перегладила кучу белья, погуляла с Манюней и даже сочинила для Сашки обещанный реферат по культурологии. Правда, вместо Питирима Сорокина я писала о мире детства, о внутреннем ребенке, который живет в душе каждого человека. Сашке все равно, по чему зачет получать, а мне хотелось еще раз пережить свои лагерные впечатления.

Ночью мне снились лошади. Их было много. Сбившись в кучу, они плыли по реке. Это было красиво - синяя вода в реке, ярко-изумрудная трава по высоким берегам и лошади с блестящими мокрыми спинами.

Обычно я редко запоминаю сны, но этот запомнился мне до мельчайших подробностей. Я думала о нем все утро, а потом почему-то спросила у матери: "К чему снятся лошади?" "Ко лжи",- кратко ответила она. "Вечно вы, маменька, все испортите",- хотелось сказать мне словами Бальзаминова, но испортить мое настроение в то утро, казалось, не могло ничего.

На встречу с Кириллом я собиралась, как на любовное свидание.

Глядя, как я верчусь перед зеркалом, мать решила, что у меня наконец налаживается личная жизнь. Разочаровывать ее я не стала. В метро я пыталась читать строки английского стихотворения, напечатанного на окнах вагона в рекламных целях.

Иногда мне удавалось сложить их в рифму, и тогда я думала, что изучение английского - это не так уж плохо.

***

Кирилла я увидела еще издали.