— Как интересно! — воскликнула Перлова. — Неужели на белом свете есть еще человек с подобным знаком? Говорят, что те, у кого на теле есть одинаковые метки — близнецы или родственники. А мне так хотелось бы иметь брата или сестру — я единственная дочь у своей матушки.

Мы вышли из туалетной комнаты и направились по коридору в столовую.

— И как? — спросила она меня заинтересованно, — вы вспомнили?

— Представьте себе, да! — воскликнула я, радуясь тому, что так могу скрасить свою бестактность. — Мне рассказывала Елена Глебовна, что когда она была маленькой, то играла на монастырском дворе с девочкой. Так у той было точно такое же пятно. Дай Бог памяти, как же ее звали? Так… Нет, ее не помню, а вот ее мать звали госпожой Рицос Камиллой Аркадьевной. Наверное, греческое имя. Вам оно ни о чем не говорит?

— Нет, — пожала плечами Перлова. — Понятия не имею, первый раз слышу.

В столовой Карпухин и Гиперборейский, он же Покуянцев, громко выясняли отношения:

— Нет, вы ответьте мне, уважаемый, — почему вы зажали полторы тысячи, предназначенные для оплаты спиритического сеанса? — надсаживал грудь спирит.

— Будь вы действительно медиум, — парировал Карпухин, — вы бы вызвали духов погибших и те бы назвали своего убийцу. Тогда вам никаких денег не жалко было! А вы просто дешевый шарлатан и жулик!

— Это не входило в обязательство! — Покуянцев был вне себя. — Я вам не сыскной агент, наподобие Кулагина, и не подряжался разыскивать убийц! Я артист!

— В том-то и дело, — щелкнул языком Карпухин и, повернувшись, увидел нас с Перловой, входящих в столовую. — О! Милые дамы, а мы тут заждались с г-ном Гиперборейским. Все остальные уже откушали и поднялись к себе.

— А где Федор Богданович? — спросила я.

— Его Антип в деревню повез, людей расспрашивать. К ночи обещал вернуться.

Перлова налила себе чаю из полуостывшего самовара и стала вполголоса беседовать с магом-авантюристом, а ко мне подсел Карпухин:

— Как мне будет одиноко, когда вы покинете этот постылый дом и уедете к себе. Милая Полина, не мучьте меня, позвольте навестить вашу скромную обитель сегодня ночью. Смотрите, как Перлова с дружком уговариваются — любо-дорого глядеть. А мы с вами так и должны коротать время в холодных постелях в разных концах дома. Ведь человек треть своей жизни проводит в ней — это скорбные часы! Сжальтесь надо мной! Я изнываю от любви к вам!

— От похоти вы изнываете, Иннокентий Мефодьевич, — строго ответила я ему, но вновь невольно залюбовалась его римским профилем. — Треть, говорите, проводите? А мне видится, как остальные две трети жизни вы пытаетесь туда кого-либо затащить. Это у вас вечерние страдания, перед холодной постелью. Попросите у Анфисы грелку, согреетесь, заснете и проснетесь утром, как огурчик. Подите, не доводите меня до греха.

— Именно этого мне и надобно, Полина, — жарко зашептал он мне на ухо. Я побоялась, что Перлова с Гиперборейским услышат, но они были заняты друг другом и не обращали на нас никакого внимания, тем более что нас разделял пузатый самовар. — Греха, сладостного и опаленного страстью. Я же вижу, вы страстная женщина и безмерно одинокая. Так почему бы мне не подарить вам мгновенья, утоляющие жажду тела? Только откликнитесь на мой зов, и вам не о чем будет сожалеть! Полина, несравненная…

— Уймитесь, г-н Карпухин, — я встала со стула, но мои ноги предательски задрожали. Тело не слушалось меня. Разум твердил: «Бежать, скрыться, запереть дверь и не пускать никого.